«На таких людях, как он, держалась вся наша церковь»: об о. Ливерии Воронове

Интервью с о. Георгием Кочетковым об о. Ливерии Воронове

– Отец Георгий, мы хотели спросить Вас об о. Ливерии, поскольку 6 декабря исполнилось 15 лет со дня его кончины. Изучение опыта новомучеников и исповедников российских – одна из приоритетных тем Свято-Филаретовского института. О нём много говорится и в общецерковном контексте. Отца Ливерия Воронова с полным правом можно отнести к исповедникам веры. Вам довелось с ним общаться, он был Вашим учителем во время Вашего обучения в ЛДА. Как можно было воспринять опыт жизни и опыт исповедничества о. Ливерия? Что для Вас стало самым главным в общении с ним с этой точки зрения?

О. Георгий: Уже в те годы я знал, что о. Ливерий относился к Псковской миссии и что он за это страдал. Мы тогда не могли знать деталей, но какие-то разговоры об этом среди преподавателей в стенах Ленинградской духовной академии всё же шли. Я видел, что он человек очень выдержанный, очень осторожный, что он следит за каждым своим движением и словом. Это было вполне понятно после «отсидки» и больших страданий, которые он перенёс. Я видел, что он очень неравнодушный человек. Это проявлялось и на лекциях: он говорил очень смелые вещи. По форме он занимал консервативную позицию, а по содержанию давал полное представление обо всех вопросах, которые были связаны с догматикой. Он преподавал у нас догматическое богословие и понимал, что это та область, в которой нужно быть особо внимательным к каждому слову. Ведь всегда найдутся охотники превратить любое слово во что-то несуразное, поставить его под сомнение и обвинить автора в ереси. Всегда есть охотники заняться контрмиссией и фарисейским вылавливанием и отцеживанием комаров при поглощении верблюдов. Это я очень хорошо чувствовал.

Мне очень нравились проповеди и лекции о. Ливерия, а главное – его живой отклик на каждое живое слово. Он, конечно, был внутренне очень целостным и неравнодушным человеком. Мне всегда очень симпатизировало то, что он был человеком веры, веры не просто рациональной, но именно просвещённой. На мой взгляд, это различие очень важно в области веры. Конечно, он был бриллиантом среди преподавателей духовной академии, наряду с профессором Николаем Дмитриевичем Успенским и некоторыми другими преподавателями. О. Ливерий явно нёс в себе очень многое.

Каждую тему на лекциях он излагал очень коротко, очень ясно, чётко и всегда качественно, но по минимуму, а потом давал список дополнительной литературы, в котором указывал, буквально по страничке, что надо прочитать. Девяносто процентов, если не больше, студентов академии ничего не читали, и то, что он говорил, так и оставалось на бумаге, но если бы кто-то из них открыл и посмотрел всё, что он рекомендовал, то это резко расширило бы их духовное и смысловое поле по данной теме. О. Ливерий включал туда самые современные и вдохновенные работы, поднимал смелые и очень живые подтемы, которых он практически не касался на своих лекциях. Это меня всегда поражало. Я уж не говорю о том, как он помог мне в те времена, когда надо мной сгустились тучи перед исключением из академии.

– Вы говорите, он давал самые современные вещи. Откуда у него был этот опыт? Кого о. Ливерий считал своими учителями? Он о них что-то рассказывал?

О. Георгий: Нет, он никогда не уклонялся в сторону на открытых лекциях. Ни одного слова ни о своих учителях, ни о своей жизни, ни о чём и ни о ком он не говорил.

– Вы упомянули, что он был членом Псковской миссии. Известно, что именно за это он отсидел восемь лет. Он что-нибудь рассказывал студентам на лекциях о ней?

О. Георгий: Ни разу не сказал ни полслова.

– То есть даже в более узком кругу это не звучало?

О. Георгий: У нас не было никакого узкого круга. Только однажды мы с ним случайно встретились между двумя пролётами на лестничной клетке в духовной академии. Там было очень темно и никого не было, он подошел ко мне и сказал: «Отец Георгий, будьте очень осторожны. Над Вами сгустились чёрные тучи». Конечно, в те годы далеко не каждый мог позволить себе такое сказать, так поступить. Вот и весь наш «узкий круг». Но больше он мне не сказал ни слова. Конечно, уже после моего изгнания из академии, он тоже как-то выразил себя. КГБ тогда воздвиг против нас настоящую бурю и истерию, многие боялись даже подойти к нам, чтобы поздороваться, но о. Ливерий, тем не менее, повёл себя достойно. В кулуарах духовной академии он говорил преподавателям: «Вы бы и апостола Павла выгнали!»

Ещё, конечно, очень важно было то, что он говорил мне в последние годы своей жизни, много лет спустя после моей учёбы в академии, когда я с ним встретился на конференции в Петербурге в начале 90-х годов. Тогда он, конечно, был более открытым. Отец Ливерий очень внимательно и подробно расспрашивал меня о практике нашего братства, нашего прихода, как мы служим, что делаем, как организуем свою жизнь, и когда он всё расспросил, то высказался однозначно позитивно по отношению ко всему нашему опыту. Он сказал, что он его принимает и благословляет. И я воспринял это благословение как благословение настоящих новомучеников и исповедников российских, ещё одно на пути моей жизни во Христе, в моей духовной истории. Для меня это было и остается очень важным признанием и очень важным духовным актом.

– Отец Георгий, Вы упомянули, что о. Ливерий благословил всё. Скажите, он сделал это непосредственно на словах или было ещё какое-то участие с его стороны в Ваших делах?

О. Георгий: Нет, конечно, ни о каком непосредственном участии в начале 90-х годов речь идти не могла: он уже был очень стар и болен. Хотя он и участвовал в конференции, но она же проходила в Петербурге. Наша беседа произошла в автобусе. Мы с ним не случайно оказались рядом. Как когда-то, он затеял разговор сам, когда вокруг не было свидетелей. Он спрашивал: «Правда ли то, что о вас говорят? А как вы на самом деле делаете это и это?»

Меня удивил его интерес, и я сначала чуть-чуть испугался и даже напрягся, потому что уже тогда против нас шла неадекватная, клеветническая кампания. Я боялся, что он, так сказать, дрогнет и скажет: «Нет, так нельзя, вот с этим вы слишком торопитесь, а здесь вы чего-то не додумали», – или ещё что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного не было, совсем ничего.

Когда я ему рассказал о наших делах, он вдруг спросил: «А как Вы служите в храме?» И я просто стал ему рассказывать, что служим мы с открытыми царскими вратами. «Да?» – спрашивает он. Да, говорю. Вот, мы читаем священнические молитвы вслух, по возможности русифицированно, ведь хороших переводов у нас нет, но русификацию делать можем. Я это делаю и читаю все молитвы, поставив их на своих исторических исконных местах, там, где они действительно призывают к действию. Эти молитвы должны быть связаны с действием, нельзя, чтобы они звучали как-то абстрактно. Он говорит: «Да?» Я говорю, да, а сам думаю: интересно, чем это кончится. Дальше – больше. Я говорю: проповедь произносим так-то, сразу после чтения Писания, да и после службы, а с детьми работаем так-то, Вечерню служим вечером, Утреню – утром. В общем, описал ему всё наше богослужение, как и всю нашу жизнь. Он абсолютно бесстрастно переспрашивал: «Да?» Я отвечал: да. Я внутренне очень уважал о. Ливерия и понимал, что этими «да? – да» всё не кончится. Но я не знал, что он скажет. Ведь все считали, что он очень консервативен. Как я говорил, он был абсолютно молчаливый человек, не позволял себе ни одного лишнего слова, но ведь и фантазий у людей бывает множество. Так вот, под конец о. Ливерий сказал: «Я потрясён, я благословляю Вас на всё, что Вы делаете». Тут уже я спросил его: «Да?» Я от него этого не ожидал. Я только тогда вполне почувствовал, что значит этот человек и что у него внутри. А мы, собственно, только поговорили о богослужении и о нашем храме, и ещё я буквально два слова сказал, что у нас есть общины и братство, что мы вместе что-то делаем для Бога и Церкви… Но всё это было очень-очень коротко. Он, видимо, многое прежде слышал, но хотел всё узнать ещё от меня лично. Может быть, он что-то слышал искажённо, скорее всего, так оно и было, потому что «слухами земля полнится». Но важно, что в конце концов он всё благословил.

Это было его благословение, абсолютно неподкупное, святое благословение. Не так много в жизни бывает таких вещей.

– Вы сказали, что во время учёбы он предупредил Вас о сгущении туч, и что этим он вам помог. В чём выражалась эта помощь, именно в предупреждении?

О. Георгий: Да, конечно.

– Оно повлияло на Ваши дальнейшие действия?

О. Георгий: Конечно! В общем, я и сам себе уже представлял, что над нами сгущаются тучи, но такое предупреждение всегда имеет духовно мобилизующее воздействие, и поэтому оно очень ценно. Плюс оно выявило его собственную позицию, что тоже было важно. Вот так и сейчас нас вновь предупреждают некоторые верные люди: будьте крайне осторожны, потому что над вами опять сгущаются тучи.

– Сейчас, в эти дни?

О. Георгий: Да, сейчас. Есть люди, которые не могут сделать ничего другого, кроме как предупредить: будьте осторожны в каждом слове, в каждом движении, потому что сейчас очень опасный момент. Перед епархиальным собранием г. Москвы и собором, который начнётся через два месяца, фундаменталистское крыло церкви, возможно, попытается собрать последние силы для борьбы с патриархом и с теми, кто его поддерживает делом, а не просто на словах.

– Давайте вернёмся к вопросу о Псковской миссии. В годы Вашей учёбы в ЛДА студенты знали о её существовании?

О. Георгий: Нет, студенты ничего не знали про Псковскую миссию, да и не могли знать, ведь про неё нигде не рассказывалось. Только я знал о ней, потому что пришёл учиться, уже начитавшись статей из парижского «Вестника Русского Христианского Движения». Других таких студентов, к сожалению, в то время почти не было.

– Но миссионерский опыт о. Ливерия как-то передавался тем, кто искал его?

О. Георгий: Откуда?

– Например, в процессе его преподавания...

О. Георгий: Нет, я думаю, что студенты ничего не замечали. Все очень хорошо относились к о. Ливерию, его очень любили, но, конечно, ни о каких личных отношениях с ним не могло быть и речи.

– То есть вокруг него не собирался какой-то круг друзей, община?

О. Георгий: Нет. В каком-то другом месте у него что-то наверняка было среди близких людей, но об этом я ничего не знаю.

– Получается, что круга друзей или общины не было в силу объективных внешних обстоятельств?

О. Георгий: Не знаю, объективных или субъективных, но точно внешних.

– Отец Георгий, опыт исповедничества ХХ в. важно понимать не на словах, а именно прочувствовать его на деле. Хотелось от Вас услышать, в чём именно это выражалось для Вас и как это можно воспринимать. Думаю, что, благодаря Вашим ответам, что-то в этом вопросе уже прояснилось.

О. Георгий: Слава Богу! Безусловно, о. Ливерий оставался камнем веры. На таких людях, как он, держалась вся наша церковь. Но при этом важно, что его все любили и уважали. Конечно, всё это давалось дорогой ценой и стоило ему очень дорого. Он был вынужден, даже обязан, всё время ходить «застёгнутым на все пуговицы» во избежание рецидивов прежних преследований. В начале 80-х годов были тяжёлые времена. В последние годы брежневского и в начале андроповского периодов была реакция: проявляли себя последние миазмы советского режима, и мы все почувствовали их на себе. Я сам их прочувствовал, прежде всего, после моего исключения из духовной академии в восемьдесят третьем году. Но сейчас речь не о том...

– Спасибо, батюшка!

Беседовал Д. Дорошко
Информационная служба СФИ