Корзина покупок пуста!
Не так давно, когда россияне радовались приходу 2011 года, президент страны в своем традиционном новогоднем обращении сказал, что если в России и есть какие-то проблемы, то это потому, что она — страна молодая
Мы привыкли: нашей России — всего 20 лет, что тут скажешь? Перезагрузка истории — для нас дело привычное, это звучит как своего рода подбадривание: все, мол, у нас впереди. Увы, предупреждают социологи: тут как раз правильнее обернуться назад. Именно советский человек, изначально объявленный пропагандистской машиной СССР новым человеком новой страны и эпохи, как раз и был задуман, чтобы жить в вечно начинающей все сначала стране.
— Почему Юрий Левада так хотел, чтобы мы занялись исследованием этого социального типа в 1980-е и продолжаем заниматься им по сей день? Разумеется, чтобы понять, куда мы идем,— объясняет директор «Левада-центра» профессор Лев Гудков.— Известно, что каждый тоталитарный режим исходит из своего проекта совершенно нового общества и начинает с выращивания нового человека — простого, массового, без особых черт, зависимого от государства, солидарного с властью. Важно говорить об этом сейчас, потому что, исследуя современное общество, мы видим не только остатки прежних конструкций, но и их усиленное воспроизводство, готовность им опять соответствовать.
Профессор Гудков признает, что, приступая к исследованиям — их первые результаты были опубликованы в «Огоньке» в конце 1980-х (см. ниже), сотрудникам центра казалось, что ответ очевиден: молодежь, которая не знала жизни в советское время, станет более либеральной и толерантной, с установками на правовое государство. И действительно, поколение начала 1990-х обладало более демократичным мышлением, чем предыдущее. Но уже с конца 1990-х ситуация изменилась: каждое новое поколение оказывалось настроено более авторитарно, чем предшествующее. Дезориентация после краха державы и распада ее ключевых институтов заставила всплыть куда более архаичные представления, чем способны были представить себе социологи. Стали подниматься, по выражению профессора Гудкова, низовые слои культуры: жажда сильной руки, страх и ненависть к чужим, ксенофобия (по сути, племенная культура), этническая иерархия. Словом, все, что так долго прививали «советскому человеку».
Советский народ, о чем мало кто помнит, произошел от «сближения трудящихся классов и слоев, всех наций и народностей». Об этом в 1971 году на ХХIV съезде КПСС возвестил Леонид Брежнев, пояснив, что в мире появилась совершенно новая общность. И хотя в народе шутили, что речь, скорее всего, об очередях, по мысли ЦК сущностью новой исторической общности «советский народ» было единое на все 243 млн граждан социалистическое мировоззрение.
Ясное дело, реальность не в полной мере соответствовала идеалу. «Степень советскости», как подчеркивает поэт и философ, автор известных эссе о «советском человеке» Ольга Седакова, была у всех разной, причем самыми «несоветскими» были пьяницы и вообще пропащие люди, которые вышли из общей игры. Однако первый систематический исследователь «советского человека», ученый-социолог Юрий Левада, пришел к выводу: чтобы назвать жителей СССР «советским народом», его свойствами не обязательно наделять абсолютное большинство населения. Вполне хватало и 40 процентов.
По замыслу вождей, создание нового человека предполагало прежде всего отказ от прежней культуры и регулярную коррекцию всего, что касалось исторической памяти. В советские годы ее ретушировали, если было надо, вырезали, словом, работали как с неугодным документом, не вписывающимся в действительность газеты «Правда». И эта привычка, отмечают исследователи, пережила СССР: подсознательная установка на то, что память — вещь не то чтобы вредная, но явно не очень нужная, жива в современной России. Опросы «Левада-центра» подтверждают: хотя нас почти век отделяет от эпохи борьбы с «врагами народа», россияне до сих пор не могут вспомнить всех своих родственников или предпочитают молчать о них. По науке это называется «горизонтальным механизмом разрушения семейной памяти».
— Мы проводили исследования,— говорит профессор Лев Гудков,— из которых выяснилось, что в советские годы в стране всего две группы могли выступать хранителями исторической памяти. Это сельское население с традиционным укладом, при условии, что его никуда не переселяли. И — привилегированная интеллигенция, которая в советское время работала на обеспечение информацией номенклатуры. Те люди, которые были лучше информированы о реальном положении дел в стране, которых выпускали за границу, которые видели другую жизнь, читали другую прессу и могли сравнивать.
Это был другой тип памяти, другой тип организации информации, и система сломалась именно на них: советники номенклатуры, ее глаза и уши, первыми поняли катастрофичность положения и начали реформы внутри партии. В распоряжении остального населения имелись учебники, которые объясняли происхождение галактик, разделение полов и взлет великой русской литературы мудрым руководством партии или подготовкой к оному. Как ни странно, но унаследовано и это.
— Наши исследования показывают: сегодня ни школа, ни телевидение, ни кино не являются адекватными каналами воспроизводства памяти,— говорит Лев Гудков из «Левада-центра».— Они создают мифологизированный отрывочный образ истории, все сведения не оставляют следа, проскакивают, не являются основанием для работы сознания. Поэтому все эти сериалы по Солженицыну или Шаламову, идущие по телевизору, не фиксируются, и так будет до тех пор, пока в обществе не будет публичной дискуссии о прошлом. Но, как только в теледебатах возникает мысль о том, что мы в определенной мере наследники тех, кто пережил советский террор, а значит, наследники предателей и палачей, разговор автоматически затихает. Академическая наука тоже сидит в своем скворечнике и не высовывается.
Отсутствие интереса к осознанию себя в историческом контексте отчетливо прослеживается в соцопросах последних лет. Вот пример: по данным «Левада-центра» за последние несколько лет, число сталинистов немного выросло, антисталинистов немного уменьшилось, зато с поразительной скоростью выросло число равнодушных — с 17 до 40 процентов. Оно стало большинством, это фантастический результат, особенно если знать, что среди молодежи число равнодушных перевалило за 70 процентов!
— История принадлежит каждому из нас,— говорит писатель Виталий Шанталинский, занимающийся реабилитацией репрессированных литераторов.— Мы должны жить в историческом времени, то есть с потомками и с предками. И когда ты звено в цепи времен, ты входишь в вечность. Но это трудно. Особенно когда страна больна хронической болезнью беспамятства, которую народ называет просто — Иван, не помнящий родства. Мы, как второгодники, не учим уроки истории и попадаем в один и тот же класс, в один и тот же круг.
Сегодня, как показывают исследования, все это проявляется и в том, что россияне крайне редко хранят дома вещи с историей (скажем, вещи своих бабушек-дедушек), предпочитая покупать новые. Все, кто был до бабушек, теряются в безвестности не только потому, что личные связи были перепаханы революциями и коллективизациями, но и потому, что неинтерес к корням впитан на генетическом уровне. Даже открывшиеся в 1990-е фирмы, готовые поначалу за деньги искать родовые корни по церковным книгам, постепенно сбились, перешли на поточное производство липовых родословных для украшения домашних гостиных.
Прошлым летом, когда под Пермью потерпел катастрофу самолет вместе с командующим Северо-Кавказским военным округом генералом Трошевым, его родные получили рекордную для России компенсацию — 16 329 550 рублей 20 копеек. Жизнь генерала была оценена в восемь раз дороже, чем жизнь всех остальных пассажиров.
— Когда это произошло, никто не стал возмущаться,— напоминает профессор Гудков.— Это типично для общества с иерархичным сознанием, где заслуги определяются должностью, а ценность личности вообще не рассматривается. Это отражено и в системе зарплат и вознаграждений со времен СССР, где государство было главным работодателем, каковым для многих остается оно и сейчас, что воспитывало и воспитывает у людей хроническое чувство недооцененности.
Сегодня какой-то корреляции между квалификацией и зарплатой, как правило, нет. Для этого достаточно сравнить заплату хирурга в госполиклинике и офис-менеджера. При этом те, кто оказывается внизу социальной пирамиды, автоматически переходят в категорию расходного материала. Это видно хотя бы по тому, как начисляется пенсия, которая еще с советских времен у нас не накопление, а компенсация нетрудоспособности. То есть в самой философии пенсии ввернуто пренебрежительное отношение к человеку, который оказался выключен из производственной машины.
Этот факт накладывается на постоянное снижение коэффициента, по которому пенсия рассчитывается. В советское время он был 70 процентов, сейчас — 35-40, а скоро будет 20. С одной стороны, это объясняется тем, что раньше все сидели на невысоких уравнительных зарплатах, с другой — наше социальное устройство государства просто не рассчитано на большое количество пожилых людей.
— Все советское пенсионное законодательство составлялось в молодой стране из расчета, что средний возраст населения равен 30 годам: была очень высокая смертность и проблемы пенсий рассматривались как нереальные,— напоминает профессор Гудков.— А сегодня в России пенсионеров уже больше четверти населения, их доля растет, вместе с ней растет и нагрузка на молодежь и работающих, а никакой солидарности между поколениями у нас нет. Россия — не Китай, где дети заботятся о старших.
Факт сильной социальной разобщенности поколений, о которой давно говорят социологи, уже несколько лет парадоксально сочетается с тем, что россияне неизменно называют главной ценностью жизни семью и семейные отношение. Это противоречие тоже уходит вглубь советского прошлого:
— В советское время семью вроде бы берегли как ячейку общества, даже разбирали прелюбодеев на каких-то собраниях,— говорит отец Георгий (Кочетков), ректор Свято-Филаретовского института.— Но при этом же разрушали нездоровым отношением, так как ценность семьи определялась тем, насколько ее члены вовлечены в производство, а полная отдача себя на работе воспринималась как величайшая добродетель. Сегодня по-прежнему говорят о том, что больше всего ценят семью, но реальная статистка выявляет очевидный самообман: Россия на одном из первых мест в мире по разводам, по абортам, по самоубийствам. Какие уж тут семейные ценности…
Нельзя сказать, что в современной Франции очень популярен Ленин. Тем не менее книга писателя Жоржа Бернаноса, озаглавленная строчкой из работы Ильича, которую можно перевести как «Свобода, а на что она?», стала возмутителем спокойствия в Европе. Известно, что свобода как возможность жить в многомерном мире и выбирать среди сложного в советском мире была совершенно не нужна.
— Во время Первой мировой в России погибла значительная часть мужской, наиболее образованной части населения,— говорит профессор Лев Гудков.— Эмиграция и террор наполовину срезали оставшийся тоненький образованный слой. И тогда законной моделью стало мировоззрение пролетария, человека без прошлого и без образования. Возникла установка на принудительное упрощение, на снятие всякой сложности. Этот механизм, который работает до сих пор, мы называем «понижающий трансформатор». Он предполагает не отбор лучшего, а стерилизацию лучшего.
— В XXI веке, когда классическому тоталитаризму вроде бы пришел конец,— говорит философ Ольга Седакова,— главным лицом новой цивилизации опять становится «маленький человек» — такой, которого нужно щадить от чрезмерных умственных и душевных нагрузок, не задевая его самолюбия и развлекая его. Для него работает вся индустрия развлечений, вся планетарная фабрика потребления.
Описывая эту логику, как будто исходящую из гуманных мотивов, Жорж Бернанос называет самым страшным и новым явлением не борьбу со свободой (такое бывало в истории уже много раз), а абсолютное безразличие к ней как к вещи ничтожной и бесполезной. В этом он видит конец христианской цивилизации. То, что было у нас при «реальном социализме», теперь можно увидеть, считает философ Седакова, в свободной Франции, где вам объяснят, что «для простого человека это слишком сложно», «простой человек не поймет» и т.д. «Простого человека» растят и лелеют, его нельзя задеть, нельзя перегружать.
— Только при этом нужно обязательно понимать разницу,— уточняет отец Георгий.— Она в том, что «советский человек» — не просто «маленький человек», он мнит себя великим. А в западной культуре у него другой статус: «маленький человек» — это тот, кого надо защищать, кого надо просвещать, о ком надо заботиться хотя бы на уровне социальном, если уж не на духовном. А советский человек должен проявлять заботу не о каждом, а обо всем мире, о мировой революции.
Пытаясь разобраться, на дне какого болота спрятан золотой ключик, раскрывающий загадку воспроизводства советского человека, социологи обратили внимание на общественные институты. В конце концов, именно они ведь и воспитали ту самую новую «историческую общность», которая пережила страну, давшую ей название. Оказалось, несмотря на официальную смену идеологии, основные механизмы их действий запрограммированы 70 лет назад: ведь в современной России превалирует все та же готовность соглашаться с любыми решениями власти. Соответственно практически ничто не мешает судебной системе и, скажем, политической полиции работать по тем же схемам, что были отработаны в иерархическом советском обществе. Даже школа со своим унифицированным массовым образованием, где каждый человек воспринимался как белый лист, на котором можно писать то, что решат наверху, осталась, по сути, той же.
— Эта система воспроизводит определенные представления, навыки, знания, моральные ценности, и ее очень трудно реформировать, поскольку она была создана под апатичное население, привыкшее бесконечно терпеть и приспосабливаться,— говорит Лев Гудков.— Само собой, во многих областях возникли новые, независимые структуры, которые работают и финансируются по-другому, воспитывая иную систему мотивации к осмысленному труду. Само собой, за эпоху стабильности подросло поколение успешных предпринимателей, более образованных и открытых правовым ценностям. Но поскольку суд не работает и собственность не гарантирована, половина из них задумывается если не о своем личном отъезде, то уж точно об отъезде детей. Чемоданные настроения у этого слоя чрезвычайно сильны. А это означает прерывание процесса воспроизводства, неукорененность отношений. Если бы они смогли создать свои структуры — это было бы началом трансформации страны, но власть делает все, чтобы разорвать отношения солидарности, блокировать их.
Наша марка
СОЦИОЛОГИЯ
Что представляет собой советский человек на деле — в цифрах и фактах
Зимой 1989 года известный социолог Юрий Левада, руководивший ВЦИОМом, начал проект, который должен был выявить изменения в сознании тех, кого в СССР называли «советский народ». Тогда же «Огонек» совместно с ВЦИОМом открыл специальную рубрику «За и против», где публиковались фрагменты этих опросов.
Эти опросы продолжаются по сей день уже «Левада-центром». Анализируя их результаты, социологи выявили ряд черт, характерных для «советского человека». Вот как они их определили сами.
1. «Массовидность», или ориентация на норму «быть как все». Предполагает, в частности, неспособность оценить достижение, если оно не вписано в иерархию государственных статусов.
2. Приспособленчество. Предусматривает адаптацию к существующему социальному порядку, в том числе и через снижение порога запросов и требований.
3. Упрощенность. Ориентация на простейшие образцы и модели в интеллектуальном и этическом плане в силу незнания иных моделей и типов поведения.
4. Иерархичность. Четкое осознание того, что не только материальные блага, но и права, а также достоинство, уважение, этические нормы и интеллектуальные качества распределяются в соответствие с социальным статусом.
5. Лукавство. Люди считают себя вправе обманывать всех, с кем имеют дело: от начальства до близких.
6. Неуверенность. При всей изворотливости она неизбежна: «советский человек» отлично помнит, что он не может до конца полагаться на формальные правила.
7. Чувство причастности к чему-то «особенному», «сверхзначимому» — к великой державе, народу, идее. Полезно еще и тем, что компенсирует свои комплексы и разочарования.
8. Коррупционность. Подкупается не только власть в лице разного рода чиновников, но и само население — через подачки, привилегии, послабления и символические знаки избранности.
Подборка Информационной службы Преображенского содружества малых православных братств