Корзина покупок пуста!
В последнем номере нашего приложения был дан обзор самых свежих публикаций по теме литургических переводов [1]. Сегодня мы обратимся к более широкому контексту и посмотрим — пускай и бегло, к чему неизбежно обязывает нас жанр газетной статьи — как затрагивалась тема перевода православного богослужения с церковнославянского на русский в различных изданиях в течение последних 20 лет.
Это будет особенно любопытно сделать перед презентацией заключительного тома серии «Православное богослужение», представляющей собой последовательность сборников, содержащих, с одной стороны, перевод богослужения с греческого и церковнославянского на русский, с другой стороны — параллельный церковнославянский текст.
Скорее всего, первое в «постсоветский» период (хотя и очень краткое) упоминание об этой проблеме можно найти в опубликованной в 1991 году статье дьякона Всеволода Чаплина (ныне — протоиерея, главы Синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества) «Катехизация через богослужение: неиспользованные возможности» [2]. О. Всеволод считает: «Чтобы сделать богослужение понятным, вовсе не обязательно переводить его на русский язык. (Хотя, возможно, имело бы смысл вести по-русски службу в некоторых из городских храмов — для желающих)». Утверждение автора трудно оторвать от контекста всей статьи или, по крайней мере, её вступления: «Знают ли у нас богослужение? Вопрос этот кому-то может показаться оскорбительным: неужели в Русской Церкви, где так сильна литургическая традиция, можно вести речь о незнании верующими ее основ? Однако именно сейчас, когда формируются общецерковные концепции духовного просвещения, нам необходимо спросить самих себя: на каком уровне находятся знания прихожан о богослужении? Да и стремятся ли они внимать службе Божией?
Вот что показал опрос, проведенный Великим постом в одном из крупных московских приходов среди постоянных, активных прихожан. На вопрос, память каких святых праздновалась в прошедшее воскресенье, из 25 опрошенных ответил один человек. Тему воскресного Евангелия также вспомнил лишь один прихожанин. Содержания, хотя бы примерного, одного из изменяемых песнопений субботнего всенощного бдения не раскрыл никто.
Те же самые вопросы — о памяти святых, теме евангельского чтения и содержании хотя бы одного тропаря, кондака, стихиры — были заданы 22 прихожанам, бывшим в день опроса за литургией, а накануне — за великим повечерием и утреней. Празднуемых в этот день святых правильно назвали два человека, тему евангельского чтения — семь. Что же касается вечернего богослужения, то никто из опрошенных не только не мог сказать, что за ним пелось или читалось, но попросту не знал, как оно называется.
Богатейшая духовная сокровищница Православия, собранная трудами святых подвижников разных времен и народов, даже не раскрыта большинством наших верующих. И сегодня, когда мы теряемся в поисках приемлемых для Русской Церкви форм катехизации [3], когда создается множество образовательных структур, заимствованных у западного христианства и в принципе весьма неплохих, но почему-то с трудом приживающихся в русских приходах, — нам полезно вспомнить о той форме духовного образования, какая существовала в России искони.
Этой проверенной веками формой была катехизация через богослужение».
Этот контекст — понимание жизненной необходимости осознанного участия в богослужении — поднимается в большинстве публикаций, так или иначе затрагивающих тему литургических переводов. Впрочем, есть и исключения из этого правила, и они очень показательны. О них мы тоже скажем в свое время.
Следующим заметным шагом в обсуждении темы перевода богослужения стали две статьи, опубликованные в 1994 году в «Журнале Московской патриархии» [4]. В статье филолога А.А. Плетневой «К проблеме перевода богослужебных текстов на русский язык» разговор касается прежде всего восстановления разорванной традиции:
«В последнее время всеобщее внимание привлекает вопрос о возможности перевода богослужения на русский язык. В печати появляются статьи на эту тему, причем авторы одних говорят о необходимости русского перевода, а другие доказывают его недопустимость. Наши реформаторы и охранители (оговорюсь, что для меня эти слова не несут никакой оценочной характеристики, а являются лишь синонимами к словам «сторонники» и «противники» перевода) чувствуют себя первопроходцами в этом деле и из-за прерванности культурной традиции часто не подозревают о том, что споры о возможности и нужности перевода богослужебных текстов на русский язык не умолкают уже более ста лет.
Начало дискуссии относится к середине XIX века и связано с появлением переводов Священного Писания на русском языке (сейчас даже трудно представить, что было время, когда для многих русская Библия была делом немыслимым и невозможным). В последней четверти XIX века появляются параллельные русско-церковнославянские издания богослужебных текстов, адресованные мирянам. Эти издания носили справочный, вспомогательный характер, их целью было облегчить понимание богослужения. В начале XX века при подготовке к Поместному Собору тема русских переводов начинает широко обсуждаться в печати. На самом Соборе Отделом по богослужению был подготовлен доклад (то есть проект соборного деяния), допускающий перевод богослужения на русский язык. Этот доклад был утвержден Совещанием епископов под председательством Патриарха Тихона, но соборно не рассматривался.
Приводя далее анализ основных положений и сторонников, и противников славянского богослужения, А.А. Плетнева отмечает, что аргументация у тех и других за прошедшие сто лет не изменилась.
В том же номере ЖМП филолог А.Г. Кравецкий в статье «Проблема богослужебного языка на Соборе 1917—1918 годов и в последующие десятилетия» рассматривает исторический контекст темы литургического перевода более подробно:
«Вопрос о литургическом языке и тексте богослужебных книг возник на начальном этапе подготовки к Собору. В 1905 году Святейший Синод обратился к епархиальным архиереям с вопросами, касающимися предстоящей церковной реформы. В предложенном Синодом вопроснике проблема литургических реформ не ставилась, однако двадцать архиереев в той или иной форме высказались о языке богослужения; эти отзывы были опубликованы…
В марте 1906 года начинает работу Предсоборное присутствие, однако его отделы занимались главным образом вопросами реформы высшего и епархиального управления, прихода, церковного суда и др. Созданный для обсуждения проблем внутренней миссии VI отдел Присутствия затронул и вопросы богослужения, однако не счел целесообразным приступить к их детальному обсуждению, указав, что «ввиду важности и сложности вопросов <…> их касаться не следует, отложив разрешение их до завершения переустройства церковного управления».
В 1917 году Предсоборным советом был поставлен вопрос о богослужебном языке. На заседании Совета 10 июля 1917 года профессор Киевской Духовной Академии П.П. Кудрявцев сделал доклад о возможности допущения русского и других языков в богослужение. П.П. Кудрявцев допускал богослужение на национальных языках, однако понимал, с какими трудностями предстоит столкнуться переводчикам литургических текстов, и считал, что эти работы будут продолжаться многие десятилетия. По докладу П.П. Кудрявцева выступили 12 человек: епископ Андроник (Никольский), архиепископ Евлогий (Георгиевский), архиепископы Сергий (Страгородский), Андрей (Ухтомский), протоиереи Ф.Д. Филоненко, А.П. Рождественский, С.И. Шмелев, миряне Д.И. Боголюбов, Н.М. Гринякин, профессор И.М. Громогласов. Решительным противником работ в этом направлении оказался только епископ Пермский Андроник (Никольский).
VI отделом были приняты следующие тезисы:
1. Введение в богослужение русского или украинского языка допустимо.
2. Немедленная и повсеместная замена в богослужении церковнославянского языка русским или украинским языком и неосуществима, и нежелательна.
3. Частичное применение русского и особенно украинского языка в богослужении (чтение Слова Божия, отдельные молитвы и песнопения, тем более замена или пояснение отдельных речений русскими или украинским речениями, введение новых молитвословий на русском языке в случае их одобрения Церковью) допустимо и в известных условиях желательно.
4. Заявление какого-либо прихода о желании слушать богослужение на русском или украинском языке в меру возможности подлежит удовлетворению.
5. Творчество в богослужении допустимо и возможно.
6. Дальнейшие работы Особой комиссии по переводу, исправлению и упрощению славянского языка в церковных книгах желательны.
7. Работы Комиссии Высокопреосвященного Сергия, архиепископа Финляндского и Выборгского, по сему предмету желательны».
Далее А.Г. Кравецкий приводит текст основанного на этих тезисах доклада, который был передан Совещанию епископов, которое, в свою очередь, постановило передать его Высшему Церковному Управлению.
По мнению автора, «передача доклада Высшему Церковному Управлению означала, что он может быть проведен в жизнь без обсуждения на общем заседании. Характерно, что когда над Собором нависает угроза насильственного закрытия, принимается постановление: «В случае создавшейся для Собора необходимости приостановить свои занятия ранее выполнения всех намеченных задач предоставить Высшему Церковному Управлению вводить выработанные Собором предначертания в жизнь по мере надобности полностью или в частях, повсеместно или в некоторых епархиях, с тем чтобы с возобновлением занятий Собора таковыя предначертания были представлены на рассмотрение Собора».
На основании этого 23 мая (5 июня) 1918 года Соборным советом было постановлено «не рассмотренные Собором доклады отделов препроводить на благоусмотрение Высшего Церковного Управления». В число этих документов постановление «О церковно-богослужебном языке» не вошло. Постановление было принято, и Высшее Церковное Управление имело полное право осуществлять его».
В разделе статьи Кравецкого, озаглавленной «После Собора», речь в основном идет о проблемах, которые встали в связи с обновленческим расколом.
«До недавнего времени авторов практически всех публикаций, посвященных обновленчеству, в основном интересовал вопрос о роли карательных органов в создании «Живой церкви». Остальные проблемы отходили на второй план. Теперь, когда открытие архивных фондов рассеяло последние сомнения в том, что обновленческая смута была инспирирована властями, наступило время анализа вопросов, которые вставали в связи с обновленчеством.
Считается, что обновленцы были сторонниками перевода богослужения на русский язык и радикальных литургических реформ. Однако знакомство с официальными документами обновленцев показывает, что это миф. Чтобы не быть голословными, приведем единственное официальное высказывание обновленцев по этому вопросу — резолюцию Поместного Собора, точнее — обновленческой конференции 1926 года:
«Священный Собор Православной Церкви, заслушав доклады наличных церковно-обновленческими группами (так в оригинале. — А.К.) о церковных преобразованиях, считает необходимым, не вводя никаких догматических и богослужебных общеобязательных реформ, пригласить всех работников церковного обновления всемерно охранять единство Церкви; благословляет творческую инициативу и сделанный почин, направленный на пробуждение религиозного чувства, церковного сознания и общественной нравственности».
Конечно, какую-то работу в направлении перевода богослужения на русский язык могли осуществлять представители мелких, находящихся на периферии движения обновленческих группировок».
Далее рассматриваются постановления Союза церковного возрождения («малочисленной организации, лишенной всякого влияния») и переводческая деятельность свящ. Василия Адаменко, принесшего в 1930-х годах покаяние митр. Сергию, получившего от него благословение на продолжение переводческой деятельности и мученически погибшего в лагерях. Приводится даже факсимиле справки, полученной сщмч. Феофаном (монашеское имя о. Василия) Адаменко от митр. Сергия.
Казалось бы, после состоявшейся в том же 1994 году печально известной конференции «Единство церкви» дальнейший диалог на тему литургического возрождения, и особенно на тему перевода богослужения стал невозможен и все публикации, посвященные этому вопросу, будут похожи на следующий замечательный пассаж:
«Церковно-славянский язык — это не просто наше драгоценное культурное достояние, это особый мистический священный язык богообщения. Каждое слово в нем преисполнено таким глубоким смыслом, что перевести его на другой язык, даже близкий по корню, не потеряв чего-то существенного, невозможно. Церковно-славянский язык — это таинственный, ангельский язык, которым Церковь обращается к Богу. «Язык» — по-славянски — это народ. Всякий народ характеризуется в первую очередь общностью языка. Православные христиане — это «нов язык», новый народ, говорящий по церковно-славянски. Хочешь стать французом — так или иначе придется учить французский. Хочешь стать Православным — приобщись к церковно-славянскому». («Черная сотня» № 33—34, 1996 г.).
Однако тем не менее «горячая» тема продолжает обсуждаться, прежде всего в светской научной среде. Так, в 1997 г. выходит монография Н. Мечковской «Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий», где приводятся интересные данные, расширяющие исторический контекст проблемы:
«Вопрос о богослужении на русском языке горячо обсуждается и в Русской Православной Церкви. О нем говорили еще в конце XIX в. На церковном Соборе в 1917—1918 гг. 80% иерархов высказались за русификацию богослужения — иначе (повторялись слова апостола Павла) «люди не назидаются». Дискуссия продолжалась до 1943 г., пока ее не оборвало государство, запретив всякие попытки ввести русский язык в богослужение. Атеистическую власть вполне устраивало, что народ ничего не понимает в храме. После 1943 г. разговоры о богослужении на русском языке сразу воспринимались как церковное диссидентство, протестантизм и даже политическая неблагонадежность».
В 1998 г. в журнале «Континент» была опубликована статья священника Николая Балашова «Язык богослужения. Из истории церковной дискуссии в России».
Свои размышления автор начинает с риторического вопроса: «Можно ли молиться в церкви по-русски? Казалось бы, вопрос не из самых сложных. Однако в последние годы с ним связаны острейшие разногласия между православными верующими в нашей стране». И напоминает: «Миссионерское значение проблемы очевидно. Нравится это давнишним прихожанам или нет, но среди молящихся в наших храмах теперь преобладают неофиты, у которых не было ни времени, ни возможности изучить употребляемый за богослужением церковнославянский язык. А это непростое дело, для пришедших же к вере на склоне жизни — чаще всего просто непосильное».
Большую часть следующего за этим текста статьи составляют прямые цитаты из документов Архиерейского собора РПЦ:
«“Теперь, когда <…> Церковь вновь получила возможность свободного свидетельства о Христе, необходимость возрождения миссии в современном мире стала важнейшей и неотложной нашей задачей Русской Церкви и одновременно острой потребностью общества”, — признал на Архиерейском Соборе в конце 1994 г. и Патриарх Алексий II. В связи с этим он предложил обратить внимание на “вопрос о приближении в миссионерских целях литургической и иной культуры Православия к пониманию наших современников”, признав, что “большинство наших соотечественников утратило чувство преемства и развития православной культуры” и что особенные трудности в восприятии культурных средств, употребляемых в Церкви, испытывают новообращенные: “Глубокий духовный смысл богослужения подчас не постигается этими людьми. А ведь наши литургические тексты могут быть величайшим средством учительного, просветительного, миссионерского служения Церкви <…> Вот почему мы призваны подумать о том, как сделать богослужение более доступным людям”.
А вот решение, принятое Собором в ответ на это обращение Святейшего Патриарха. Оно записано в итоговом определении “О православной миссии в современном мире”:
Собор считает исключительно важным глубокое изучение вопроса о возрождении миссионерского воздействия православного богослужения. В связи с тем, что развитие литургической жизни в нашей Церкви практически остановилось в первые послереволюционные годы, а большинство жителей наших стран безвозвратно утратило традиционную для прошлых веков культуру, представляется необходимым сделать более доступными их пониманию смысл священнодействий и богослужебных текстов <…> Имея в виду крайнюю необходимость развития практических церковных усилий в указанных направлениях, Архиерейский Собор определяет: поручить Синодальной комиссии по богослужению:
продолжить начатые, но не завершенные Поместным Собором 1917—1918 годов труды по упорядочению богослужебной практики;
продолжить редактирование богослужебных текстов, начатое в нашей Церкви в начале текущего столетия;
обсудить иные вопросы, связанные с миссионерским значением православного богослужения и церковной культуры.
В состав Комиссии включить представителей синодальных учреждений, духовных школ и иных церковных учреждений, а также православных ученых — историков и филологов .
Приведенные материалы Собора вполне доступны любому заинтересованному читателю. Не стоило бы и цитировать их столь подробно, если бы вскоре они не оказались как будто забыты.
Синодальная богослужебная комиссия год спустя была учреждена, хотя состав ее оказался намного более узким и однородным, чем предусматривалось в соборном решении. Из отчетов, публикуемых в церковной печати, видно, что комиссия провела немало заседаний. Проделана бесспорно нужная и полезная работа по составлению и редактированию служб новопрославленным русским святым. Обсуждались и некоторые другие частные вопросы богослужебной практики. Но ничего пока не слышно о практических шагах комиссии к осуществлению главного поручения Архиерейского Собора: сделать богослужение более доступным. А прошло между тем со времени образования комиссии уже три года» [5].
Далее о. Николай пишет:
Осведомленность в истории спорного вопроса и вообще в истории церковного богослужения подменяется яростным шельмованием оппонентов в стиле, живо напоминающем партийные чистки былых времен. Вот лишь один пример из множества. Преподаватель двух известных духовно-учебных заведений заявляет: “Всякий человек, который сейчас пытается поставить всерьез задачу перевода церковнославянского богослужения на русский язык, свидетельствует только об одном: либо о своей феноменальной невежественности, либо о совершенно определенных (вероятно, масонских? — авт.) целях и заданиях, о которых он до времени просто не желает сообщать своему окружению”. Для справки стоит сообщить читателю, что возобновить общецерковное обсуждение вопроса о литургическом использовании русского языка предлагали, например, старейшие из здравствующих архиереев Русской Православной Церкви митрополит Сурожский Антоний и архиепископ Михаил, бывший Вологодский и Великоустюжский, ныне профессор Санкт-Петербургской духовной академии…
…Сказанного, думается, достаточно, чтобы показать, сколь заслуженных деятелей нашей Церкви решился одним махом дискредитировать наш ретивый автор. Поэтому не будем далее множить ряд имен известных пастырей и ученых, защищавших в недавние времена “литургические права” родного русского языка. В конце концов, ссылка на авторитеты не решает дела. Поинтересуемся лучше мнением рядовых прихожан, которые не пишут статей и не выступают на богословских конференциях. Ведь именно о них в первую очередь Церковь должна проявить свою пастырскую и миссионерскую заботу.
Некоторое представление об их взглядах могут дать любопытные данные недавнего социологического опроса, проведенного в Москве. За то, чтобы богослужение проводилось на современном русском языке, высказались 35% респондентов, а 28% опрошенных предпочитают сохранение церковнославянского.
…Должен признаться, каждая из этих позиций мне по-своему близка. С одной стороны, так понятна любовная, бережная привязанность к существующим формам “намоленной” славянской речи. И для меня они стали родными — давно и накрепко. А знакомство с существующими опытами перевода богослужебных текстов на русский язык почти всегда доставляло мне некоторое разочарование. Что-то не так, что-то ускользает…
Но в то же время мне больно видеть, как эти любимые нами, возвышенно-прекрасные формы церковнославянского богослужения для многих становятся препятствием на пути ко Христу и к Церкви. Уж слишком они недоступны для восприятия наших современников, воспитанных в секуляризованном обществе. Разве мы вправе возлагать на них бремена неудобоносимые, подобно известным религиозным учителям и ревнителям отеческих преданий, которые осудили Самого Христа? Разве мы смеем сказать: вы — не наши; вот, выучите славянский (мы же выучили!), станьте как мы, тогда и приходите в Церковь?
Да, со временем многие из них привыкают — не столько понимать по-славянски, сколько думать или молиться о чем-то своем на фоне умилительного звучания церковных песнопений с их чарующей загадочностью. А еще — не задавать лишних вопросов, не доискиваться смысла, а лишь смиряться, смиряться, смиряться… Другие же не привыкают. Эти большей частью уходят — в никуда, или в другую конфессию, или просто посещают храм всё реже и реже. Не чрезмерна ли цена нашего религиозного эстетства, если из-за него погибнет хоть одна душа? А счет, боюсь, идет на тысячи, если не многажды больше. Что скажет Господь нам, которые назывались пастырями и отцами, но вместо хлеба давали просящим если не камень, то уж очень, очень твердый сухарь?»
Далее автор подробно, с многочисленными цитатами, описывает ход дискуссии о языке богослужения в предсоборные и соборные годы и завершает свою статью словами:
«В заключение хотелось бы вновь повторить центральное утверждение замечательного доклада П.П. Кудрявцева: практическое разрешение вопроса об обновлении нашего богослужения, о творческом развитии литургической культуры зависит более всего от общего состояния творческих сил Русской Церкви. Наступит ли их долгожданный расцвет теперь, когда все внешние препятствия к тому вроде бы отпали?
Увы, препятствия внутренние преодолеваются едва ли не трудней. Нездоровая подозрительность, самоуверенность, нетерпимость, — а проще сказать, недостаток любви, которою только и созидается тело Церкви, пока что не позволяет нынешним приверженцам консервативной и новаторской тенденций по-настоящему встретиться, чтобы услышать другую сторону с предельной серьезностью и уважением.
Бесплодное дело — рассуждать, кто больше в этом виноват. Важно другое: сможем ли мы исцелиться от этих недугов? Сможем ли от разрушительного противостояния перейти к диалогу, к осуществлению той самой соборности, о которой часто говорим всуе? Сможем ли вовремя подумать о тех, кто стоит далеко от наших внутренних споров и так нуждается в нашем участии и понимании?
Хочется надеяться. Иначе миссия Русской Церкви в окружающем ее обществе не может быть успешна. Кто нас услышит, если мы не желаем слушать друг друга?»
К сожалению, призыв к дискуссии и в этот исторический период так и не был услышан. И первые публикации, напоминающие дискуссию о языке богослужения, мне удалось найти лишь ближе к середине 2000-х годов.
Одна из них очень показательна: это опубликованное в газете «Кифа» письмо семинариста МДА. Студент 4-го курса завершает свою статью «Зачем переводить богослужение на русский?» словами:
«Несомненно, необходимо продолжить начатое еще в конце XIX — начале XX века дело редактирования богослужебных книг и приближения церковнославянского языка по структуре к русскому. Кроме того, теперь уже, вероятно, есть смысл начать серьезную работу по созданию литургического русского языка. Разумеется, нельзя совсем отказываться от славянского языка. Да этого и не произойдет (в монастырях, например, естественнее будет сохранять его). Просто нужно предоставить равную возможность тем приходам, которые изъявят желание совершать богослужение на русском. А чтобы дать народу возможность выбора, можно уже сейчас по местам совершать богослужение на русском языке. Для этого мы имеем достаточное количество неплохих переводов богослужебных текстов, как выполненных в конце XIX — начале XX веков, так и современных. Вполне можно было бы осуществить это в нашей Академии, как это было в свое время в храме Ленинградской Духовной Академии. Ведь у нас в Московских Духовных школах есть два своих храма, в одном из которых неплохо было бы периодически, заранее объявив, тщательно подготовившись и испросив благословения Патриарха, совершать богослужения на русском языке. Служим же мы раз в год литургию на греческом языке без всякого соблазна со стороны верующих. И нет, кажется, серьезных поводов бояться раскола в связи с возможным переводом богослужения на русский язык. Не возникло ведь такого раскола в Православных Церквах Сербии, Болгарии, Молдавии, где полностью или частично богослужение переведено на современные национальные языки.
В наше время, по-видимому, представляется необходимым не только продолжение действительно соборного, с учетом различных мнений, обсуждения этого актуального вопроса, но и конкретные попытки продвижения по пути его решения. Хочется верить, что наше священноначалие открыто благословит и поддержит такие попытки, и что за это дело возьмутся, наконец, глубоко верующие, и к тому же талантливые люди, настоящие профессионалы своего дела, которыми не обделил Господь нашу Церковь и сегодня. И тогда, водительством Святого Духа, никогда не оставляющего Православную Церковь, мы сможем достойно наших отцов, новомучеников и исповедников Российских, осуществить намеченное ими дело творческого обновления нашего литургического языка».
В газете «Вера-эском» № 461 (март 2004 г.) опубликованы рядом два письма: одно — против, другое — за перевод богослужения. Аргументы той и другой стороны показательны, поэтому основную их часть цитирую ниже:
Против перевода:
«В Церкви ведь все священное: иконы, одежды священнослужителей, свечи, утварь. Все особое, чистое, к чему даже и не прикасаются в нечистоте, и в обыденной жизни не используют. …в Церкви все заставляет нас забыть о мирской суете, отвлечься от современного мира, от всего временного, и все сказанное в Церкви, в том числе и язык, все, что заставляет погрузиться одновременно и в молитву, и в то же время в мир наших предков, помогает, приобщившись к старине, обратиться мыслями к Богу, к вечному. А если бы появился в Церкви современный язык, кстати, гораздо более бедный, то человек в храме уже не чувствовал бы себя полностью изъятым из мира. …Как говорил кто-то из старцев или из священнослужителей, “вы не понимаете, зато бесы понимают”».
За перевод:
«…Уверен, что не только миряне, но и часть священнослужителей не могут сказать, что способны думать, свободно говорить на церковнославянском, молиться не заученными словами, а своими.
…Невозможно долгое время внимать богослужению, которое не понимаешь или понимаешь отчасти. Думаю, что это одна из причин, почему в наших храмах так шумно во время богослужений.
…Рассчитывать на то, что наш народ будет постепенно воцерковляться и выучит церковнославянский язык, не приходится, так как основная масса нашего верующего народа христианами является только по крещению и о воцерковлении не помышляет. Их вполне устраивает такая формальная, внешняя принадлежность к Церкви. Да к тому же и сама Церковь не хочет пойти им навстречу в их воцерковлении. Дома практически не молятся и не читают Св. Писания, придут в церковь — и там ничего не понимают, потому что богослужения совершаются на незнакомом им языке. И невольно появляется мысль — а стоит ли вообще ходить в церковь на богослужения, если все равно ничего не понимаешь?
…Для Бога не имеет значения, на каком языке мы молимся, но Он придает значение тому, как мы молимся. А молиться духом и истиною мы можем только на том языке, который хорошо знаем».
Сравнивая эти два мнения, мы невольно возвращаемся к связи двух вопросов: участия в богослужении (и вообще принципиального понимания того, что такое богослужение и молитва) и языка богослужения.
В своем обзоре дискуссии о переводах, опубликованном в 2007 году на белорусском и украинском православных порталах, известный переводчик Андрей Десницкий предполагает, что «ситуация, когда молящийся не понимает смысл молитвы, ненормальна, здесь согласны и реформаторы, и консерваторы». Увы, мой обзор свидетельствует скорее об обратном: именно в этом чаще всего и не согласны сторонники и противники перевода. Мотивация «вы не понимаете, зато бесы понимают» (слышанная автором обзора неоднократно от прихожан Сретенского монастыря) у противников перевода богослужения в лучшем случае соседствует с призывами учить церковнославянский, в худшем — преобладает. Вот фрагмент опубликованной совсем недавно, в мае 2009 года, на фундаменталистском портале «Русская линия» статьи прот. Георгия Городенцева «О переводе богослужения на русский язык»:
«…Полезность богослужения отнюдь не измеряется одной его понятностью. …В связи с этим известен следующий случай. Некий старец заповедал своей духовной дочери читать Псалтирь. Но она с ужасом воскликнула: “Батюшка! Я же ничего в ней не понимаю!” На что старец ответил: “Ничего, ты читай. Ты не понимаешь, зато бесы понимают и трепещут”. Так вот у меня есть сильные подозрения, что после перевода богослужения (в том числе и богослужебной Псалтири) на русский язык так, чтобы ее стали досконально понимать мы, ее перестанут “понимать” бесы, соответственно они перестанут от этого чтения и трепетать со всеми вытекающими отсюда последствиями».
К слову, сам А. Десницкий в своей статье (она называется «Богослужебный язык Российской Церкви (опыт критического обзора одной дискуссии)») убедительно опровергает и те аргументы противников перевода, которые всё-таки подразумевают необходимость понимать богослужение.
На аргументы «Есть словари, грамматики, брошюры с русским текстом. Найдите их и посмотрите, что там написано» или еще проще: «Ходите почаще в церковь, и все будет понятно» автор статьи отвечает: «Прежде всего приходится признать, что такой подход принципиально отличается от апостольской проповеди. Представим себе, что Павел сказал бы афинянам в ответ на их недоуменные вопросы (Деян 17:19—20): “А вы почаще ходите в синагогу, да поищите в библиотеке такие-то книги, а еще хорошо бы вам выучить еврейский язык, и тогда все сами поймете”. Не хочется даже думать, сколь печальными были бы результаты такой проповеди. Напротив, Павел не только воспользовался языком, который аудитория прекрасно понимала, и стилистикой, к которой она привыкла, — он даже начал свою речь с похвалы за “особую набожность” (Деян 17:22), хотя имел все основания обличить слушателей в особом нечестии идолопоклонства (Деян 17:16)».
На аргумент о. Максима Козлова: богослужебные тексты «провозглашаются, поются и слышатся в Церкви почти каждый день или очень часто, то есть регулярно повторяются и поэтому прекрасно всем, кто неленостно посещает Богослужения, знакомы», А. Десницкий отвечает: «К сожалению, “знакомы” не значит “понятны”. Кто же не знает этих рассказов про “я крокодила пред Тобою” (вместо “яко кадило пред Тобою”) и “всякому … отложим по печенью” (вместо “всякое отложим попечение”) — и горький опыт учит, что эти истории не вымышлены. Достаточно посмотреть записки, подаваемые “за ящик” в каком-нибудь провинциальном храме — они пестрят “евромонахами”, “протоевреями” и “от рукавицами”; или расспросить членов комиссии, принимающей вступительные экзамены в семинарию, чтобы понять: далеко не все, что затвержено наизусть, было понято правильно».
Выход, который предлагает автор, — «некоторые ключевые, из раза в раз повторяющиеся молитвы и песнопения (“Отче наш”, Херувимская) можно оставить без перевода; вернее — не вводить их перевод в богослужение, оставив его в справочных изданиях с параллельным текстом. …Но тексты, которые звучат редко, должны быть понятными. …Полагаю, что сочетание русского и славянского языка в рамках одного богослужения не будет звучать нелепо. Ведь и сегодня славянская служба совершенно естественно сочетается с русской проповедью, а то и с русским чтением Апостола и Евангелия, тогда как не столь давно даже проповедь заменялась чтением святоотеческой литературы по-славянски. В зависимости от ситуации в конкретном приходе служба может идти исключительно по-славянски, или с добавлением русских элементов, или преимущественно по-русски. Но если перевод все-таки будет предпринят, это должно быть не косметическое “поновление”, не застенчивая “русификация”, а полноценный перевод на современный литературный язык».
Нужно сказать, что в последнее время стало появляться все больше статей, возвращающих вопрос о языке в тот контекст, с которого мы начинали этот обзор. Наиболее полно это проявилось в статье сотрудника Синодального миссионерского отдела прот. Димитрия Карпенко «Богослужение как вызов», опубликованной в 2009 году на портале «Православие и мир». О. Димитрий напоминает читателю:
«Хотим мы этого или нет, но восприятие совершаемого богослужения приходящими в храм людьми во многом утратило свое первоначальное значение. Мы говорим “литургия”, что означает “общее дело”, но можем ли мы однозначно сказать, что для всех собирающихся в храме за богослужением литургия это действительно “общее дело”? К сожалению, такой уверенности у нас нет. Если бы это было так, то у нас в Церкви не существовало бы проблемы понимания богослужения, не существовало бы вопросов о “частоте” причащения, вопросов о возможности перевода богослужения на различные языки, вопросов о необходимости оглашения и так далее. Все это было бы не вопросами и проблемами, все это было бы жизнью, которой должны жить верные чада Церкви. Но мы имеем то, что имеем, и поэтому сегодня, когда богослужение зачастую не воспринимается и не переживается как общее действо всего народа Божиего, именно оно и становится вызовом Церкви, потому как самим фактом своего постоянного совершения нам напоминается о том, че
