Корзина покупок пуста!
19 апреля исполнилось 30 лет со дня кончины архимандрита Серафима (Тяпочкина) (1894–1982).
Будущий архимандрит родился в семье почтового служащего (начальника конторы) и был наречен в крещении Димитрием в честь великомученика Димитрия Солунского. Мальчик с детства полюбил храм, а в год прославления преподобного Серафима Саровского в возрасте девяти лет Димитрий почувствовал призвание к священству. По окончании духовного училища (1911) а затем Холмской духовной семинарии он был направлен в Московскую духовную академию. Поступил в нее в 1917 году, и в том же году академия была закрыта. В 1920 году Димитрий был рукоположен, и с 1921 по 1936 год был благочинным Солонянского района Днепропетровской области. В 1941 году ГПУ приговорило о. Димитрия к 10 годам лагеря без права переписки. Когда срок заключения истек, о. Димитрия спросили, что он намерен делать на свободе, и, получив ответ «Я священник, служить намерен», дали еще пять лет. По ходатайству мужа дочери о. Димитрий был освобожден после пересмотра дела в 1955 году. В 1960 году епископ Курский и Белгородский Леонид, впоследствии митрополит Рижский и Латвийский, постриг протоиерея Димитрия в монашество с именем Серафим. Вскоре после этого о. Серафим был назначен в Свято-Никольский храм села Ракитное Белгородской области. До конца своей жизни он служил настоятелем в этом храме.
Ниже мы публикуем фрагменты из книги «Сердце пустыни», написанной духовным сыном архим. Серафима архим. Виктором (Мамонтовым).
«Старец архимандрит Серафим (Димитрий Александрович Тяпочкин; 1894-1982) жил и служил в стране, верующий народ которой подвергался в течение семидесяти лет неслыханным гонениям. Он — из поколения мучеников и исповедников российских XX века, тех, кто решительно противостоял гонителям, твердо зная, что с Богом всегда побеждают.
Живя в стране несвободы, он был самым свободным человеком, ибо познав и полюбив Истину, неизменно служил Ей. Ничто не могло его лишить Ее: со Христом человек везде и всегда свободен.
Он был источником живой воды в духовной пустыне мира, сердцем ее.
Народ видел в нем человека Любви, и он действительно был способен дать Ее людям. <…>
«Как низко ни пал человек, — писал протоиерей Сергий Булгаков, — но в сердце своем он ничего не хочет, кроме святости, ничего не любит, кроме святости, ничего не чтит, кроме святости».
Творить святых, духовно преображать тех, кого мы любим, а о. Серафим любил всех, — вот в чем заключалось его служение. Он понимал, что «нет ничего нужнее и важнее для человека, нежели святость» (о. Сергий Булгаков). Старец, по слову апостола, «вразумлял всякого человека, научал всякой премудрости, чтобы представить всякого человека совершенным во Христе Иисусе» (Кол 1:28). Господь доверил ему это служение и дал благодать исполнить его. <…>
«Неужели с высоты кто вспомнит обо мне? Во множестве народа меня не заметят; ибо что душа моя в неизмеримом создании?» (Сир. 16:16-17). Подобные мысли возникали у некоторых паломников в Ракитном при виде большого стечения народа. Но о. Серафим видел каждого человека, незамеченных у него не было. Он никого не отталкивал, всех принимал, обо всех беспокоился. Когда помощники батюшки иногда кого-либо не допускали к нему, он говорил: «Люди устали от зла, если и я не приму их, то я здесь не нужен». <…>
Он не жил отдельно от людей, окружавших его, но разделяя их жизнь, стал для всех своим. Служа своей пастве, не господствовал над ней, никогда не был над народом Божьим, но всегда с ним, вернее, в нем. Он мог бы сказать: «Я живу в народе Божьем. Это мой народ».
Отец Серафим никогда не пользовался отпуском в нашем привычном понимании. «От чего отдыхать монаху? — шутил он. — От молитвы или от Бога?» Однако каждый год о. Серафим старался выбраться в любимую Трице-Сергиеву лавру, бывал иногда в Рижской пустыньке, где служил о. Таврион, с которым его роднил дух горения любви к Богу и к людям. Оба они долгие годы провели в тюрьмах и лагерях. <…>
Звания, должности, награды о. Серафима никогда не интересовали, хотя он был удостоен всех наград, положенных пресвитеру, но больше всего он дорожил своим призванием.
Однажды внук Димитрий забыл поздравить его с возведением в сан архимандрита и награждением вторым крестом. Напомнила ему об этом мать Иосафа. По дороге из храма Димитрий начал исправляться. Отец Серафим тихо ответил: «Митенька, Господь давно дал мне священный сан. Это и есть та высшая награда, которой я удостоился до конца своей жизни у Господа. Архимандритство, митра и прочие награды меня мало интересуют. Ведь я «поп-тихоновец», как было написано в моем уголовном деле, и это настолько для меня драгоценно, что заменяет все награды». И добавил «Слава Богу, что я не благочинный». От звания благочинного о. Серафим отказался. <…>
Будучи в лагере, в ссылке, о. Серафим всегда усердно молился, этого требовало его сердце. Отсутствие богослужебных книг не было помехой: память его полностью воспроизводила дневной круг богослужения. Когда он болел, читал целые главы из Евангелия наизусть.
Ракитное при отце Серафиме — это, можно сказать, был маленький монастырь, где службы совершались строго по уставу. Недопустимым, например, здесь было служение утрени вечером. Она всегда совершалась в положенное время — утром. Тем самым не искажался дух и смысл ее таинственных молитв: «Духом внутри меня я устремляюсь к Тебе, Боже, с раннего утра, ибо суды Твои совершаются на земле…», «Боже и Отче Господа нашего Иисуса Христа, поднявший нас с лож наших и собравший в час молитвы! Даруй нам благодать при отверзении уст наших…» Молитва становилась жизнью, а не обязанностью. Странно было потом для тех, кто вкусил сладость такой молитвы, видеть у себя на приходах совсем иную службу…
Отец Серафим понимал, что литургической молитвой надо жить, разуметь ее, только тогда возникнет полнота единения с Богом и с ближними, только тогда все будут участниками Евхаристии.
Евхаристию о. Серафим совершал с особенным духовным благоговением, и это неизменно ощущали все молящиеся в храме.
Дух соборной молитвы всегда присутствовал в богослужениях, совершавшихся о. Серафимом в Никольском храме. Здесь ничто не нарушало общую молитву, наоборот, было все, чтобы она состоялась. Пели как могли, иногда ошибались, но все исполнялось с вдохновением. <…>
По окончании службы в храме люди, светлые и радостные, не спешили уходить, поздравляли друг друга со Святым причащением, знакомились, беседовали. Царил пасхальный дух. Пели, постепенно расходились. Кто-то попадал на трапезу к батюшке, остальные шли по домам, где их принимали на ночлег. Такие трапезы были отзвуком «вечери любви» первых христиан.
Все это совершалось вопреки запретам властей, не разрешавших о. Серафиму принимать людей. Согласно их распоряжениям, после окончания богослужения все должны были выходить за ограду храма, а службы можно было проводить только в субботу, воскресенье и в праздники.
Трапеза у батюшки устраивалась в его доме, в той же комнате, где он совершал свое молитвенное правило. Это была братчина, трапеза в складчину: паломники привозили и приносили еду.
Она совершалась в несколько смен, потому что прибывали все новые люди. За столом не только вкушали, но и беседовали о церковных делах, о духовной жизни. <…>
Начинающийся уход батюшки от нас еще острее почувствовался , когда мы за трапезой увидели его место пустым. <…>
26 марта архиепископ Курский и Белгородский Хризостом в сослужении духовенства соборовал о. Серафима. До последнего дня он причащался Святых Христовых Таин, пребывая в ясном рассудке и неустанно молясь. <…>
На второй день Светлого Христова Воскресения, 19 апреля 1982 года, вечером в 17 часов 15 минут под пение в храме «Христос Воскресе» душа о. Серафима разлучилась с телом. Его земная жизнь завершилась Воскресением, Пасхой. Великое таинство перехода в вечную жизнь свершилось».
