Корзина покупок пуста!
Сегодня исполняется сто лет со дня рождения архиепископа Михаила (Мудьюгина), который был удивительным человеком и которого многие из нас хорошо знали. Он был членом Попечительского совета нашего института.
Он был человеком удивительной культуры и дерзновения. Он — единственный из архиереев Русской православной церкви — посмел возвысить свой голос перед патриархом в защиту нашего братства, когда начались нелепые и греховные гонения на него, и прямо просил патриарха прекратить их. Кроме него были и другие архиереи, но за рубежом (например, митрополит Антоний Сурожский), то есть те, кто не жил тогда в нашей стране, а вот из тех, кто жил в нашей стране, больше никто из архиереев ничего подобного сделать не посмел. А он сделал, навлекая на себя, конечно, гнев и немилость.
Он был человеком с замечательными духовными корнями: его мать была активным членом Александро-Невского братства — знаменитого Петербургского (тогда Петроградского) братства при Александро-Невской Лавре в Петрограде (потом Ленинграде), возникшего сразу после революции, — которое, конечно, громили, руководителей которого арестовывали и расстреливали. Некоторые из них уже канонизированы церковью, например, владыка Лев (Егоров), ждет своей общецерковной канонизации епископ Иннокентий (Тихонов). Это было настоящее братство, оно даже одно время было Содружеством братств — так они себя называли в конце двадцатых годов.
Владыка Михаил, будучи очень образованным человеком — по-старому, еще по-дореволюционному образованным, со знанием многих языков, умением музицировать и т.д. и т.п., хотя и был кандидатом технических наук (потом, став епископом, благодаря митрополиту Никодиму, он стал ректором Ленинградской духовной академии, правда, конечно, не надолго: такой человек не мог быть долго на такой должности в советские времена; после того, как его с этой должности выгнали, он остался просто архиепископом Вологодским), — при всем том в течение всей своей жизни он был прямым сторонником реальных изменений, необходимых для полноценной жизни нашей церкви, в частности, сторонником русского языка в богослужении. Он не только не видел в этом никаких проблем, но и прекрасно понимал, что это просто необходимо церкви, что без этого церковь полноценно жить не может вовсе. Он это хорошо знал, и вводил много русских элементов в богослужение, и не стеснялся, не боялся этого. Впрочем, это делал и митрополит Никодим; в те годы это делали многие. Владыка Михаил приветствовал и благословил издание не только моих переводов богослужения на русский язык, но и моих катехизисов.
Он был настоящим большим другом нашего братства и нашего института. Наша память о нем постоянна. Он был одним из немногих — наряду разве что с Аверинцевым, Бибихиным и Оливье Клеманом, — кто был готов делать всё, что мы их попросим, для того чтобы облегчить гонения от лжебратий в адрес нашего института и братства. Он говорил об этом прямо, он прямо меня об этом спрашивал, говоря: «Я беспокоюсь, что я не всё сделал для вас, что мог. Скажите, что я еще могу сделать?»
Это был человек удивительной доброты — не только глубины и высоты, — человек, в сердце которого было не тесно всякому, кто искал истину. При этом он не смотрел на конфессиональные перегородки, он был открыт всем людям до самого конца своей жизни. Уже даже будучи абсолютно слепым, он продолжал читать лекции в православных и инославных учебных заведениях Петербурга. Он не дожил всего лишь двух месяцев до снятия прещений с меня и двенадцати активных прихожан нашего храма Успения в Печатниках. Он умер в начале двухтысячного года, а на Прощеное воскресенье патриарх объявил о снятии прещений.
Мы чтим таких великих, замечательных, святых людей. Мы почитаем их не только потому, что они были нашими друзьями — искренними, подлинными, — но потому что вся их жизнь, в труднейших условиях существования, была свидетельством Духа, свидетельством познания Истины, свидетельством веры и доверия, свидетельством Любви. Что может быть лучше?
Мы не воспеваем сейчас владыке Михаилу вечную память: продолжается Пасха, но с большой радостью, вспоминая его, мы могли бы еще раз воскликнуть: Христос воскрес!
