Корзина покупок пуста!
Сергей Юрский пишет замечательную прозу. Плотную, с юмором и самоиронией. В определенной степени актерскую. У него изданы десятки книг, но все же Юрского-писателя знают гораздо меньше, чем Юрского-актера.
— Сергей Юрьевич, понятно, что в истории кино вы как актер и как режиссер останетесь. А в литературе надеетесь оставить свой след?
— Насчет следов: мы, которые жили в XX веке и перешли в XXI, так наследили, что, я боюсь, даже если мы и оставили следы, то они запутаются. И поэтому думать о том, что о нас скажет будущее поколение, просто не стоит.
— А классика вам помогает? Вы ее читаете до сих пор? Есть, может быть, у вас настольная книга?
— Я крайне заинтересован сегодняшним днем, поэтому больше читаю сегодняшнюю литературу. Но у меня много настольных книг. Начиная от обязательного чтения Библии. Это не классика, а, так сказать, фундамент. Но не только в память о моем самом близком друге Маркише, переводчике с латыни и с греческого, а просто потому, что это очень интересное современное чтение. Из последнего, что я читал, — Плутарх, который очень хорошо объясняет сегодняшнюю жизнь. Историки наши — Ключевский, например, совершенно замечательный, из XIX века объясняет нам то, что происходит сейчас. Карамзин из XVIII и XIX веков объясняет нам то, что происходит сейчас. Но я не могу сказать, что это чтение ежедневное. А вот сегодняшнее — прежде всего то, что печатают журналы. Мне кажется, что журнальная жизнь наша на очень высоком уровне. Для меня она просто великая радость.
— Вы имеете в виду так называемые толстые журналы?
— Да. Тираж которых все убывает, убывает. Интерес к ним все меньше, меньше. И это не просто заблуждение, а вообще драма. Потому что, на мой взгляд, они предъявляют необыкновенный талант, и ум, и разнообразие, которое имеется в сегодняшней прозе и поэзии: И "Знамя", и "Континент", и "Октябрь" — ну, пожалуй, более всего я склоняюсь к этим журналам. Но и с другими иногда сталкиваюсь, с какими-то альманахами. Я никогда не вижу пустоты. Столько пустоты имеет гигантский тираж, но здесь тиражи уменьшаются, а пустоты нет.
— Каким образом книга попадает к вам в руки? Как правило, у людей нашего поколения есть своя очень приличная библиотека. Люди в интернете сейчас находят произведения и читают. Может быть, вы в книжные магазины заходите, новинки просматриваете…
— Иногда. Редко-редко. В основном, зайдя в книжный магазин, расстраиваюсь. Потому не особо стремлюсь.
— А что вас расстраивает?
— Меня расстраивает то, что одно выпячено, подчеркнуто многократно, уставлено этими книгами непозволительно много. Не потому, что книги плохи или автор плох, но он в таком количестве стоит, что возникает мысль: что ж он так стоит-то? Значит, может, он не нужен уже. Когда стоит две полки подряд, думаешь: как-то, черт, перебор. Как перелет при орудийной стрельбе. Вопрос не в сторону уже идет отсчета. Я говорю о жизни действительно литературы. Но одних слишком много, а других слишком мало. Какой-то баланс нарушен.
— Как вы сами к писательству пришли? Первую публикацию помните?
— Публикация гораздо позже, а вот что касается писания, оно очень давно. Меня никогда не смущало писать без того, чтобы все узнали, что я написал. Я и теперь так живу. Во всяком случае, первую пьесу я написал еще в 1950-е годы. Полную пьесу. А стихи складывались гораздо раньше, но это дело, так сказать, общее, общедоступное, юношеское.
— Сергей Юрьевич, а помните ли вы свое самое первое детское мечтание «кем стану, когда вырасту»?
— Я из семьи людей сценических, художественных. Я полагал, что только и можно заниматься либо ареной, либо сценой. Сперва мне казалось, что только арена, то есть цирк, а потом — сцена. Хотя я и занимался юриспруденцией, и учился. И учился с удовольствием. Хотя я могу назвать себя профессиональным литератором, потому что я написал 18 книг и издал их. Но при всем том на вопрос «кем работаешь» я должен отвечать: актером.
Первый рассказ Володи Долгина
Мы с Гришей Гориным соседи. Вместе собак гуляем. Я его каждый день доставал: ты ж писатель, придумай программу. Мне надо новое, чтоб у других такого не было.
И вот раз, ночь уже была, час ночи, наверное, — звонок! Гриша говорит в трубке: «Володя, мы тут сидим — Арканов, Ширвиндт, Альтов, — и мы все вместе решили тебе номер придумать». Я говорю: «Спасибо, тронут. Ну, так что?» — «Пока, — говорит он, — пока мы только решили придумать, но еще не придумали. Мы тебе еще перезвоним. Или ты, может, к нам зайдешь?» Я говорю: «Поздно. Я только что таблетку принял, носом клюю». — "Ну, ладно, — говорит. — Подремли. А мы как сочиним, так тебе сразу позвоним".
Я лег на диван и сразу вырубился. А через час примерно, значит, часа в два — звонок! Телефон рядом и так настойчиво звонит. Беру трубку.
«У нас к тебе вопрос, — говорит Гриша. — Арбуз как, подходит?» Я спрашиваю: «Для чего?» — «Ты что, — говорит, — отключился? Мы ж для тебя стараемся. У нас вопрос: арбуз участвовал когда-нибудь в иллюзиях?» Я говорю: «Арбуз… вроде нет, не слыхал». —"Заметано! — кричит Горин. — Не было арбуза!" — Это он, я слышу, остальным говорит, а они там, слышно в трубке, кричат «ура-а!», чокаются. «Заметано! — говорит Гриша. — Значит, арбуз! Сейчас начнем придумывать. Мы тебе еще позвоним. Ты не спи».
А я как раз чувствую — действует таблетка, самое ей время. Сел в кресло. Даже приемник включил, чтобы не заснуть. И тут же заснул. Прямо в кресле.
Часа в три — звонок. Я совсем ничего не соображаю. Продираю глаза. Хватаю трубку.
Гриша кричит: «Есть! Бери ручку, записывай».
Я дергаюсь. Ручку найти не могу, бумагу найти не могу, очки потерял. А в трубке, слышно, поют что-то, кричат. Гриша говорит: «Ну, готов наконец?» — «Готов». — "Значит, так: ты выходишь в форме официанта. Да-а, забыл, это надо показывать обязательно на пароходе. На волжском пароходе". — "Как на пароходе? А если просто в концерте?" — «Это надо еще подумать. Это новая проблема. Потом придумаем, не перебивай меня! Ну, в общем, выходишь ты в костюме официанта — брюки, конечно, отглаженные, ботинки, носки, что там еще… Ты слушаешь меня?» — «Ну, слушаю, слушаю». — "Ты записываешь?" — «Чего записывать? Ну, брюки, ботинки… дальше что?» — «А дальше вот что: на тебе куртка такая, знаешь, с погончиками в виде таких кисточек и галстук-бабочка. Записываешь?» — «Чего записывать? Ну, бабочка…» — «Не перебивай! На тебе бабочка, погончики… а в руке у тебя салфетка. Понял?» — «Понял. Дальше». — "А теперь самое главное. Ты показываешь левую руку. Держишь ее, так растопырив пальцы снизу, как будто на ладони что-то лежит… И говоришь… Записываешь?" — «Записываю». — "И говоришь: «Видите, ничего нет!» Потом накрываешь ладонь салфеткой. Знаешь, как официанты делают? Знаешь или не знаешь? Если не знаешь, Шура Ширвиндт тебе покажет. Так вот, набрасываешь на ладонь салфетку и говоришь — записывай! — говоришь: «Интересно, что мы вам предложим сегодня на десерт?» Хитро так говоришь, понимаешь, как будто тебе и вправду интересно, что там будет на десерт. И все это в костюме официанта, представляешь?" — «Ну, дальше!» — говорю я. А Гриша орет в трубку: «А дальше ты сдергиваешь салфетку, и на ладони у тебя — АРБУЗ! Здоровый, полосатый, килограмм на семь, не меньше!» — «Ну?» — «И тогда ты накидываешь салфетку правой рукой на левое плечо — видишь, все продумано! — правая рука освободилась, и ты ею поглаживаешь арбуз и, так хитро прищурясь, говоришь: “АСТРАХАНСКИЙ!” Только тут важно именно с прищуром и поглаживая, понимаешь? И говоришь: “АСТРАХАНСКИЙ!” Сможешь? С прищуром и поглаживая, сможешь?» — «Смогу». — "Ну, что, нравится?" — «Ничего». — "Не "ничего", а здорово! Это будет класс, когда ты с прищуром и поглаживая, только, знаешь, сказать надо так врастяжку: «АСТРА-ХАН-СКИЙ!» Нравится?" — «Нравится. А откуда же арбуз появится?» — «Вот те раз! Это уж ты сам придумай. Ты фокусник, это твоя забота».
Там у них за столом захохотали, а я швырнул трубку на рычаг и полез в холодильник — чего-нибудь съесть. Все равно теперь не уснуть…
