Ольга Седакова: "...о том, что разрушается с разрушением Заостровского Сретенского братства"

С отцом Иоанном Приваловым и с Заостровьем мы познакомились почти одновременно. В Доме русского зарубежья на конференции, посвященной о. Сергию Булгакову, ко мне подошел молодой священник (вскоре ему исполнилось 30 лет, и отмечали мы этот день в Заостровье) и спросил, не соглашусь ли я приехать к его прихожанам в Архангельскую область и выступить перед ними.

 

– Как выступить?

– Прочитать лекцию, стихи.

– А кто Ваши прихожане?

– Есть крестьяне, корабелы… простые люди.

– Но разве им интересно то, что я пишу? (к этому времени меня уже убедили, что «простым людям» все это непонятно и ни к чему).

– Они от меня многое слышали. Я Ваши слова приводил.

Все это меня так удивило, а лицо батюшки было таким …как это назвать? убедительным, что я сразу же согласилась. И той же весной отец Иоанн встречал меня в аэропорту Архангельска, чтобы дальше ехать в неведомое для меня Заостровье.

То, что я увидела в Заостровье, удивило меня еще больше. Ничего похожего я до этого не видела. Пожалуй, что и не надеялась увидеть. Большой круг людей, связанных христианской любовью. Без малейшей стилизации, без потупленных глаз и к месту и не к месту душеполезных цитат… Все совершенно настоящее. Доверие друг к другу, радость, скромность, готовность служить. Твердая привычка во всем отдавать себе отчет, не увиливать от вопросов и ответов. Ни тени лукавства. И бросающееся в глаза учтивое обращение друг с другом и с гостями. И желание знать все, что есть хорошего, в литературе, в музыке, в театре. На все посмотреть с точки зрения действительной пользы для души. Они обращались друг к другу «брат» и «сестра» – и в самом деле были братьями и сестрами. Это и была Сретенская община (храм в Заостровье посвящен Сретению Господню). Что еще меня поразило: разрушение всяческих перегородок между ними: возрастных (молодые и старушки вместе), образовательных (кроме местных жителей, по большей части крестьян и корабелов, с общиной были связаны и преподаватели Поморского университета, и техническая интеллигенция из Северодвинска), имущественных. Так и должно быть во Христе? Должно: но где вы это видели? Я вот увидела в такой полной мере только в Заостровье. Как будто все эти люди были от чего-то вылечены, какое-то жало из них вынуто. Не знаю, как назвать это, скорее всего – союз с ложью, который кажется непобедимым в нашей жизни, и среди церковных людей в том числе. Как же так – совсем уж начистую? Иногда приходится… для пользы дела… да вдруг не так поймут… Все обычные аргументы в пользу необходимости лукавить перечислять не буду. Все их и так знают. По собственному опыту, увы. Но там, в общине, они не действовали. Может быть, это особая поморская прямота – а может, по известной пословице, на лица всех этих людей лег отсвет правдивости отца Иоанна. Как сам он рассказывает, в его духовной жизни важнейшим моментом стало солженицынское «Жить не по лжи».

В мой первый приезд, как мы условились, я провела ряд бесед по «Маленьким трагедиям» Пушкина. Я в то время вела такой семинар в МГУ и особенно адаптировать эти размышления не стала. Все заранее готовились – перечитывали трагедии, обсуждали, готовили вопросы. Слушали самым внимательным образом – и, вероятно, многим было трудновато. Но вместо того, чтобы упрекать за это, меня поблагодарили! «Спасибо, что Вы нас уважаете и не стали применяться и упрощать!» Если бы хоть раз в нашей стране я такое слышала!

Я еще не знала тогда о той системе катехизации, которая разработана о.Георгием Кочетковым и проводится уже больше 20 лет. Проходил ее и сам о. Иоанн, и все, кого я встретила в Заостровье. Если бы я знала, меня бы все увиденное, вероятно, не так поразило. Позднее мне приходилось встречаться с другими общинами-братствами – в Твери, в Воронеже, в Питере, в Тульской молодой общине, с которой у о. Иоанна была особенно тесная связь. И везде я видела тот же эффект катехизации: по-настоящему изменившиеся люди, которые совершенно ясно понимают, что несовместимо с христианской жизнью.

Отступая от рассказа, позволю себе заметить: этот удивительный труд реального воцерковления (одновременно очеловечивания) человека, который уже принес столько плодов по всей стране – разве это не самое важное для нашей Церкви сейчас? Разве те, кто разработали эту систему, опираясь на опыт раннехристианских времен, не достойны самой глубокой благодарности? Ведь катехизатору в современной России приходится работать даже не на земле старого язычества, а на земле, отравленной страшной идеологической обработкой советских десятилетий. Кто учитывает эту антропологическую катастрофу, которая у нас произошла? Боюсь, всерьез и системно только те, кого презрительно именуют «кочетковцами». У них нужно было бы учиться. Но получают они от своих православных собратьев (которым и самим неплохо было бы пройти хотя бы начало этого вводного курса) только обвинения и злобу. И одни и те же обвинения – в ересях и сектантстве, в том, что они «противопоставляют себя всей остальной церкви».

Продолжу о Заостровье в связи с этим – якобы их сектантской замкнутостью. Еще одна вещь, которая меня в первый приезд удивила, – как раз открытость миру, которой вообще-то в наших приходах не увидишь. Я имею в виду присутствующее так или иначе четкое разделение на «церковное» и «внешнее». Из этого церковная реальность становится своего рода субкультурой, заинтересованной в «других» только в том случае, если и они вступят в этот особый «свой» мир. Отец Иоанн и его община работала не для себя, а для всех – и в группе сел, составляющих Заостровье, и в Архангельске, и в Северодвинске. Когда я (уже, вероятно, в следующий приезд) выступала в Областной библиотеке Архангельска и в Поморском университете, один из профессоров заметил: «И ведь всеми этими культурными событиями (он имел в виду приезды многих людей, приглашенных о.Иоанном, – С.Ю.Юрского, Ж.Нива, Н.А.Струве и других) мы обязаны сельскому священнику! Мы-то ничего для этого не сделали». Надо ли говорить, что оживление общей жизни, которое совершал о.Иоанн, нисколько не имело «своей» цели: посетители спектаклей, чтений, лекций интересных гостей могли ничего не знать о Заостровской общине, которая все это организовала. И, конечно, не просто «знаменитость» того или иного приглашенного интересовала о.Иоанна. У него был определенный выбор: он хотел, чтобы люди в городе и в селах услышали что-то, что заставит их задуматься и как-то веселей и серьезней отнестись к собственной жизни. Сам о. Иоанн необычайно серьезно относится к творческим людям и к творчеству: он знает, что у них есть чему учиться и в том случае, если к церковности они имеют мало отношения. Он уважает дар и труд и дисциплину – все, без чего не создается значительное произведение. «Работая» за университет, библиотеку, музеи в деле культурного просвещения (так сказать, светского просвещения), наш «сельский священник» не думал зазвать всех в свою общину. Это был вовсе не какой-то хитрый и расчетливый ход: послушают, дескать, Юрского, и придут креститься. Есть такие вещи, которые хулители о. Иоанна за реальность не считают, предполагая, что за всеми действиями стоит какая-нибудь задняя мысль. Есть щедрость и участие. Эти качества отца Иоанна и действовали в том, как он делился с городом и весью своей дружбой с содержательными людьми. Кто еще мог бы их так зазвать в морозы, в почти полярную ночь выступать на заводе в неизвестном им городе Архангельской области? «Спасибо, когда-нибудь!» – наверное, ответила бы я на приглашение университетских людей (впрочем, они и не собирались меня приглашать). Такую же историю я видела потом в Воронеже, в Твери, в Питере: члены общин устраивали культурные события для всего города и так же тщательно готовили их, как в Заостровье. Здесь речь идет об общем решении отношений Церкви и «мира», совсем ином, чем то, что имплицитно содержится в фестивалях «православного кино» или даже «православных ярмарках». Церковь являет себя не как особая замкнутая субкультура, а как искренний собеседник человека и общества, чуткий ко всему доброму, что в нем делается.

Отмечу еще, что все эти встречи были тщательно подготовлены: делались выставки о приезжающих, печатались какие-то материалы, беседы записывались и потом печатались, чтения стихов издавались на CD. Все это делала община, не считая такие дела внешними по отношению к собственно церковным.

Первый раз, покидая Заостровье со всеми драгоценными подарками этих вместе проведенных дней, я чувствовала, что покидаю какой-то «иной мир» – но не заповедник святого прощлого, как мы привыкли думать, а скорее, рассадник будущего. Никогда у меня не было такого ясного чувства, что Россия будет жива, что возможно чистое, умное и человечное будущее на наших просторах. Вот это теперь и разрушается с разрушением Заостровского Сретенского братства.

С кем-то из гостей Заостровья мы обсуждали, как сказочно звучит это название – Заостровье. Но сказочно иначе, чем Град Китеж: не как ушедшее на дно прошлое, но как неведомое будущее.

Я не раз потом бывала в Заостровье, но описывать другие поездки сейчас не буду. И с отцом Иоанном нам приходилось встречаться и в Москве, куда он приезжал по учебным делам (в Святофиларетовский институт) или по медицинским (в Москве он был оперирован по поводу тяжелой болезни). Я видела много раз его бесконечную готовность идти навстречу человеку по первой просьбе (так он исповедовал и причащал мою умирающую маму). Я видела, как он примагничивал к себе людей – и в послеоперационной палате, счастливый, позволял людям вокруг почувствовать близость Христа.

Многие говорят, что гость не видит того, что видно изнутри, и потому свидетельства типа моего не слишком весомы. Вероятно, в этом есть правда. Но я приезжала не как гастролер – выступить, откланяться и уехать. Каждый раз я проводила там около недели, участвуя в повседневной жизни общины, в их молитвенных собраниях, в храмовых службах. Я жила в доме отца Иоанна и общалась с его семьей: с чудесной матушкой Татьяной и сыновьями. Кроме того, отец Иоанн никогда не скрывал трудностей, с которыми община встречалась: наоборот, он всячески пытался умерить мое восхищение, говоря, что не все так блистательно, как может показаться приезжему.

Обо всем этом можно говорить еще долго, но я хочу передать хотя бы отсвет того, что я встретила и в общине, и в отце Иоанне. Я не знаю, что сказать о тех, у кого поднимается рука на весь этот труд любви.