Некоторые аспекты литургического опыта новомучеников и исповедников Российских ХХ века

Доклад Максима Зельникова, члена Преображенского братства и преподавателя СФИ, сделанный на Сретенском соборе Преображенского братства.

Дорогие отцы! Братья и сестры! Литургический опыт исповедников веры [1] ХХ века обширен и достаточно многообразен. В этом докладе мне хотелось бы коснуться некоторых необычных сторон литургического опыта исповедников, а именно практики совершения евхаристии вне храмов, причащения преждеосвященными Св. Дарами, совершения богослужения мирянами, а также особых форм исповеди. Кроме того, я собираюсь рассказать в этом докладе, насколько важным исповедники считали духовное единство евхаристического собрания.

После октябрьского переворота 1917 г. советская власть постоянно усиливает требования к легальным богослужениям [2], с 1922 г. многие храмы попадают в руки обновленцев, в 1930-е годы начинается кампания массового закрытия и разрушения храмов. Часть епископата и священства, не согласившаяся с декларацией митр. Сергия (Страгородского) 1927 г. также теряет возможность служить в храмах. В связи с этим развивается практика внехрамового совершения литургии. По-видимому, первоначально опыт служения литургии без многих элементов привычной храмовой атрибутики возникает у исповедников веры в 1920-е гг. в тюрьмах, где до середины 1920-х гг. еще иногда разрешали богослужения, а также в ссылках, где часто приходилось служить по домам [3]. В 1930-х гг. в связи с массовым закрытием храмов большая часть духовенства уходит в подполье, где опыт служения литургии в заключении оказывается очень востребованным и получает широкое распространение и дальнейшее развитие.

В условиях гонений создание нелегальных т.н. «домашних церквей», а также служение литургии в заключении благословляют многие епископы-исповедники. Так, первый Местоблюститель Патриаршего Престола, названный Святейшим патриархом Тихоном в своём завещании — митрополит Казанский и Свияжский Кирилл (Смирнов) на допросе в 1934 г. подтвердил своё одобрение домашним богослужениям: «Не отрицаю того, что я одобрял возможность совершения церковных служб дома, т.е. без регистрации в установленном советским законодательством порядке» [4].

Ему вторит еп. Ковровский Афанасий (Сахаров), который на допросе в 1944 г. сказал, что «не был противником домашней церкви» [5]. Многие епископы и священники совершали литургию в домашних условиях при невозможности служить в храме, либо дополнительно к храмовым службам. В их числе, кроме названных выше архиереев, митр. Николай (Ярушевич), митр. Гурий (Егоров) [6], архиеп. Лука (Войно-Ясенецкий) [7], архиеп. Серафим (Звездинский) [8], еп. Василий (Преображенский), архиеп. Павлин (Крошечкин), архим. Таврион (Батозский), протоиер. Сергий Мечёв, архим. Сергий (Савельев), архим. Серафим (Батюков) и другие.

В тюрьмах и лагерях многие исповедники также не довольствовались причастием преждеосвященными дарами, но стремились и сами служить, когда только была возможность. В тюрьме служили литургию митр. Серафим (Чичагов) [9], еп. Афанасий (Сахаров), еп. Лаврентий (Князев) [10], архим. Таврион (Батозский), прот. Валентин Свенцицкий и др. На Соловках келейно служил литургию о. Николай (Пискановский) [11] и другие «непоминающие». Некоторые епископы и священники готовы были даже рисковать своей жизнью, чтобы не лишить заключенных христиан евхаристии. В заключении даже в большей степени, чем в хлебе, христиане нуждались в принесении жертв Богу, в том числе жертвы евхаристической. Ярким примером такого служения является знаменитый Соловецкий узник о. Никодим, прозванный «Утешительным попом» [12].

О важности совершения литургии для верующих в тюрьме свидетельствует архим. Таврион (Батозский). Он говорил: «…когда в первый раз попал в тюрьму, то пошел по стопам отца Иоанна Кронштадтского. Я горел желанием совершать ежедневно Божественную литургию. И там, в тюрьме я раскрыл для себя жажду и потребность людскую, как они жаждут наших молитв и жертвоприношений» [13].

О значении тюремной евхаристии вспоминает С.И. Фудель:

«Помню одно ноябрьское утро в камере 1922 года. Ноябрьское утро бывает темнее декабрьского, если снег еще не покрывает землю. Это самое одинокое время года, время тоски и природы, и сердца. И в такое утро особенно трудно вставать. Откроешь глаза, и вот — все та же пыльная лампочка, горевшая, по правилам, всю долгую ночь. В коридоре еще тихо, только где-то внизу хлопнула дверь. Но я вижу, что отец Валентин и отец Василий уже встают, и вдруг стену внутреннего холода пробивает, как луч, теплая победоносная мысль: да ведь сегодня будут служить литургию! Сегодня там, на маленьком столике у окна, опять загорится огонь, и через все стены и холод опять поднимется за всех людей, за всю страдающую землю жестяная тюремная чаша. «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся». У нас нет ничего, кроме этого, но именно в этом больше всего нуждается мир» [14].

Чтобы не лишить репрессированных пастырей возможности совершать литургию, многие епископы разрешили выдавать антиминсы священникам на руки. Архиеп. Одесский и Херсонский Прокопий (Титов) говорит на следствии:

«Ко мне в Киев приезжала Екатерина Владимировна Скадовская из города Херсона в октябре 1929 года. Она мне тогда привезла продуктов, церковное облачение и церковную утварь, в том числе и антиминс. Антиминс она взяла для меня в моей епархии, и мне отказать по существу никто не может, так как я никем не устранен от управления епархией и не лишен сана архиепископа Херсонской епархии. Когда я был с ней в Тобольске, я у нее просил привезти (или с кем другим послать) церковную утварь и антиминс, который мне в ссылке необходим. Она мне привезла антиминс и церковную утварь, а также и епископу Амвросию Полянскому, а также и облачение, которое оставила у меня, а я передал Полянскому. Ранее по церковному законоположению антиминсы на руки никому не давались, но в связи с войной и последними событиями мы разрешили духовенству иметь антиминсы на руках» [15].

Некоторым священникам удавалось сохранять антиминсы, взятые из закрытых храмов. Священномученик Иоанн Артоболевский хранил у себя антиминс своего отца-священника и, возможно, совершал на нем литургию в ссылке в 1933-1935 гг. и после возвращения из нее в Москву до третьего, последнего, ареста в 1938 г. Вот диалог с ним на следствии:

«— Для какой цели вы хранили антиминс?

— Антиминс я хранил как память об отце-священнике, а, кроме того, возможно, и мне пришлось бы служить на нем литургию» [16].

Кроме того, некоторые епископы специально освящают антиминсы для служения литургии вне храмов (в ссылке, в заключении). Известно, что несколько антиминсов еп. Афанасий (Сахаров) освятил прямо в тюрьме для отправляющихся в ссылку священников. Интересно, что антиминс для совершения литургии в своей «келейной церкви» свт. Афанасий подписал как предназначенный «для священнодействия в походном храме Всех святых, в земле Российской просиявших» [17].

«Чтобы узаконить своё каноническое положение [в ссылке в Ташкенте в 1933 г.— прим. М. Зельников], отец Гурий [(Егоров)] отправился к митрополиту Арсению [(Стадницкому), в то время митрополиту Ташкентскому и Туркестанскому — прим. М. Зельников]… Митрополит благословил отцу Гурию служение Литургии в домашних условиях и дал для этого антиминс» [18].

При рукоположении монаха Тавриона во иеромонаха на Пасху 1925 г. еп. Рыльский Павлин (Крошечкин) подарил ему переносной антиминс для служения «идеже прилучится», благословив ежедневно совершать евхаристию в любом месте, где бы он ни находился, что он в точности и исполнял [19].

Однако, иногда в заключении сохранять антиминс для служения литургии было почти невозможно, т.к. все богослужебные принадлежности в тюрьмах и лагерях разыскивались и отбирались, особенно строго начиная с 1926 г. В этих условиях некоторые исповедники служили литургию только по благословению своих епископов, без антиминсов. Кстати, этот шаг в противостоянии гонениям безбожников предвиделся ещё в 1918 г. прот. Владимиром Воробьевым, который провидчески говорил: «…Мы будем совершать все таинства нашей Церкви и все общественные богослужения. Вы силою отнимете наши храмы, мы будем править службу Господу Богу в домах и даже в подземельях. Вы произволом захватите наши антиминсы. Мы будем без них, с благословения наших епископов, совершать литургии. Вы насилием заберете наши священные сосуды. В домашних сосудах тогда мы совершим страшную жертв Тела и Крови Господней.
Без нее мы не можем жить, она — наша жизнь, без нее — наша смерть. Святая Евхаристия дает нам радость, неземной восторг и силу жить, бороться и силу мужественно бестрепетно нести страдания. Гонений и мук от вас мы не боимся» [20].

О том, как служили литургию в лагере, рассказывал архим. Таврион: «Как служили без антиминса, без престола? Один священник ложился, а остальные служили у него на груди. Вместо просфоры — хлеб. Господь на Тайной вечере сказал, что хлеб пресуществляется в Его Тело. А вместо вина — вода. В Кане Галилейской Господь претворил воду в вино. И мы все причащались. Были радостны и веселы! С Богом нигде нет потерь!» [21].

Таким образом, исповедники ставят духовное и пастырское значение совершения таинства евхаристии чрезвычайно высоко. Ради этого они при необходимости совершают ее вне храмов, обходясь без многих предметов богослужебной утвари. По-видимому, единственным по-настоящему необходимым условием для совершения литургии для них является только антиминс, являющийся материальным свидетельством полученного ими благословения своего епископа. Но, имея такое благословение, некоторые из них считают возможным совершать евхаристию даже в случаях утраты антиминсов.

Не все священнослужители решались и не в любых условиях могли совершать в заключении полную литургию. Гораздо чаще они обходились причащением преждеосвященными Святыми Дарами. Такой способ причастия зачастую был единственным для верующих мирян, находящихся в заключении без священников. Форма причащения по соображениям конспирации иногда менялась до неузнаваемости. Так, иеромонах Александр (Гумановский) в больнице причащал больных, как бы подавая лекарство [22]. Практиковалось также по необходимости и самопричащение.

Находясь в ссылке в Кустанайской области с 1948 г., архим. Таврион (Батозский) каждое утро служил Пасхальную литургию и причащался. Послушание ежедневного причащения выполняла и его духовная дочь — схимонахиня Евсевия (Потапенко), как это следует из письма к ней о. Тавриона: «То усердие, которое Вы несёте, т.е. послушание — ежедневная Пасхальная Утренняя Евхаристия — есть реальное осуществление в нас освящения, которого мы сподобляемся по благодати Божией, в котором и освящаемся по душе и по телу» [23].

Видимо, речь в письме идет о причащении преждеосвященными дарами после определенных пасхальных молитв.

Как причащали в лагере вспоминает митрополит Гурий (Егоров): «Исповедь происходила во время прогулок, на ходу. Разрешительную молитву Владыка читал наизусть, незаметно совершая крестное знамения над человеком. Потом Владыка давал Святые Дары, завернутые в чистую бумажку, крошечку и говорил:
— Это Вы скушаете завтра натощак… Вот как происходило причащение и исповедь у заключённых. Это был, как солнечный луч в нашей жизни» [24].

Ныне здравствующий прот. Павел Адельгейм, сидевший за веру в 1970-72 гг., рассказывал, что сам ежедневно причащался в заключении преждеосвященными дарами [25]. Эта практика была, таким образом, распространена среди исповедников вплоть до 1970-х гг.

Однако нередко исповедникам невозможно было ни служить, ни даже достать Святые Дары. Но есть основания думать, что и в этих случаях исповедники не лишались духовного общения с Богом. На такие мысли нас наводят, например, следующие факты.

С.И. Фудель рассказывает о встрече в 1946 г. в тюрьме с молодым румынским журналистом, который в воскресенье до часу дня постился и молился про себя. «В эти часы совершается литургия» — как он объяснил. «Может ли кто-нибудь представить себе этот подвиг поста в условиях тюрьмы, когда из-за делимых паек хлеба как раз в эти часы в камерах бушуют зависть и злоба?» — пишет Фудель [26].

Еще удивительный пример: еп. Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганёв) в 1918 г. в Екатеринбургской тюрьме почти ежедневно своеобразным способом «заочно» участвовал в литургии. В одном из писем из тюрьмы он пишет:

«Я почти каждый день бываю на литургии в храме угодника Божия Симеона, Верхотурского чудотворца. Каким образом? Во время звона мысленно у жертвенника поминаю всех присно и ныне поминаемых, живущих и почивших. После звона “во-вся” произношу: “Благословенно Царство”, — и затем всю литургию до отпуста; и замечательно, что “достойно и праведно” мне весьма часто удавалось петь или произносить, когда звонят “к достойно”» [27].

Хотя доказать этого и нельзя, но можно предположить, что в подобных случаях Господь мог Сам давать исповедникам «духовное причастие».

Итак, причащение преждеосвященными Святыми Дарами получает в ХХ веке широкое распространение как наиболее доступный способ причащения для верующих, находящихся в заключении и церковном подполье. Среди исповедников заметна тенденция к более частому приобщению Св. Таин, вплоть до ежедневного. Формы причащения исповедники избирают самые разные, смотря по обстоятельствам. Некоторые факты наводят на мысль о возможном опыте «духовного причастия».

Поместный Собор 1917-1918 гг. уделил большое внимание привлечению к активному участию в церковной молитве мирян. В частности, он рекомендовал привлекать их к общему пению за богослужением:

«Признавая общенародное пение за церковной службой могущественным средством привлечения молящихся к действенному участию в совершении богослужения, Отдел настоятельно предлагает епархиальным епископам принять соответственные меры к повсеместному введению в практику общенародного пения за церковными службами» [28].

Весьма желательным Собор также признал участие в деле проповеди способных к этому низших клириков и мирян — как вне богослужения, так и с церковной кафедры: «…для большего же усиления и развития православно-христианского благовестия, сообразно с требованиями настоящего времени, весьма желательно привлекать к делу не только диаконов и псаломщиков, но и способных к проповедничеству благочестивых мирян, причем участие тех и других в служении слову (Деян.4:4), наиболее удобное и полезное в области внебогослужебной проповеди, может быть допускаемо и на церковной кафедре за Богослужением, по благословению епископа и с разрешения в каждом отдельном случае местного священника. Не принадлежащие к клиру проповедники, заявившие себя особенною ревностью в церковном учительстве, посвящаются в стихарь и именуются благовестниками» [29].

Особым определением Собор разрешил женщинам несение богослужебных послушаний: «Признавая полезным привлечение женщин к деятельному участию на всех соответствующих их призванию поприщах церковного служения, Священный Собор православной Российской Церкви определяет… В исключительных случаях допускать женщин к исполнению должности псаломщика со всеми правами и обязанностями штатных псаломщиков, но без включения в клир» [30].

В 1918 г. в стихарь были посвящены желающие миряне из числа членов собора. Еще одним известным примером является В.Ф. Марцинковский, который, будучи мирянином, по благословению местных священников неоднократно проповедовал в храмах.

Еп. Афанасий (Сахаров) был сторонником использования мирянами церковных молитв в своей домашней практике, имея в виду, в первую очередь, «требы»: «…надо пожалеть, что у нас позабыты многие чинопоследования и молитвы на разные потребы, которых много было и в греческих, и в древнерусских потребниках… В обилии молитв на разные потребы, бывших в старорусских потребниках, я вижу не «модернизацию» богослужения, а заботу русских людей о возможной христианизации, если можно так выразиться, об оцерковлении всех сторон мирской жизни, домашней обстановки, семейного быта. И подобно тому, как русские люди старались уподобить свои домы Домам Божиим (обилие икон, лампад), так и свою домашнюю молитву, свои прошения на разные случаи жизни и домашнего обихода они стремились слагать так, чтобы эти их моления насколько возможно походили на молитвы, возносимые в храмах во время богослужения, чтобы «чины на разные потребы» насколько возможно походили на чины церковные.
...Слова молитвы нужны для молящегося. А для православного естественно желание свою домашнюю молитву, хотя бы и о самых житейских вещах, насколько возможно приблизить даже и со стороны словесной формы к формам молитвы церковной. … К сожалению, в наше время, кажется, нельзя и думать о возможности восстановить употребление хотя бы некоторых из древних молитв на различные потребы. Говорю: «к сожалению», ибо забвение этих молитв не считаю полезным отрезвлением от модернизации, а наоборот, печальным свидетельством отхождения от Церкви, обмирщения, расцерковления» [31].

С 1922 г., и особенно с 1930 г. во множестве тайных приходов, монастырей и общин совершалось регулярное богослужение. Иногда его возглавляли священники. Когда же их не было, миряне часто молились одни. Практика мирянской молитвы существовала в тайных монастырях, не имевших постоянного священника. Миряне пели и читали гимнографию, псалмы и, вероятно, Св. Писание. Исключением не были и женщины, особенно если это были монахини.

Например, 4 монахини подворья Успенского Моквинского (Кавказского) женского монастыря в дачном п. Вырица под Ленинградом, которых духовно окормлял о. Лев (Егоров), миссионерствовали среди местного населения — устраивали чтения Евангелия и беседы, имевшие, по-существу, характер богослужений [32]. Прихожане архим. Серафима (Суторихина) в Самарканде около 3 лет мирянским чином круглосуточно совершали богослужения в храме, спасая его от закрытия властями [33].

Есть интересный пример «харизматического» женского проповедничества. В селе Константиновка Мелитопольского уезда Херсонской губернии жила крестьянка Евфросиния Романовна Наливайко. После установления советской власти, когда начались гонения на Православную Церковь, Евфросиния Романовна стала ходить по соседним селам с проповедями. Власти предупредили ее: «Бабка, кончай проповедовать, а то иначе посадим». Но Евфросиния их не послушалась, продолжала проповедовать. Зимой 1927 года пришли ее арестовывать, но, допросив, отпустили. Скончалась она в родном селе в своем доме в 1929 году [34].

Таким образом, опыт ХХ века показывает, что в отсутствии священнослужителей при необходимости богослужение могло совершаться мирянами в части пения и чтения гимнографии, некоторых молитв, Св. Писания и проповеди.

В условиях гонений рождались и новые формы исповеди. Получил продолжение опыт общих исповедей св. прав. Иоанна Кронштадтского, когда важную роль играло неформальное слово перед исповедью, обращенное к совести кающихся.

Перед исповедью, например, митр. Николай (Могилевский) читал составленную им самим молитву, в которой, в частности, говорилось: «Вемы, яко от лет древних в годины искушений страна наша токмо верою Христовою от гибели спасашеся, токмо молитвою и слезами покаяния от козней и сетей вражиих избавляшеся. Сего ради во умилении сердца вопием Тебе: охрани и ныне Отечество наше от врагов, губящих е, воспламени в сердцах наших любовь к Церкви Твоей Святой и научи нас крепко, даже до смерти стояти за веру святую Твою и за славу Имени Твоего Святого, и тако утверди и воспрослави Церковь Твою всесильною крепостию Твоею и от всякого злаго обстояния избави ю».

Далее следует молитва о врагах Церкви и их обращении, и затем исповедание грехов, в котором есть такие слова: «Согрешил я, Господи, несоблюдением обетов, данных при крещении (если монах, то по принятию монашества или священного сана и сана епископа)… Согрешил я, Гоподи, неимением ревности о славе Твоей — незащищением Имени Твоего Святого, когда оно другими хулилось… Согрешил я, Господи, сокрытием своего христианского звания от других ради выгод земных, стеснением перед другими совершать на себе крестное знамение, снятием с груди нательного креста, изнесением святых икон и образов из дома, прекращением хождения в храм Божий по стыду и по страху перед людьми, прекращением исполнения Святых Таинств: исповеди, причащения Святых Таин Христовых, брака и других Таинств и обрядов нашей Церкви… Согрешил я, Господи, леностию к чтению Св. Евангелия, святоотеческих и Боговдохновенных книг… Согрешил я, Господи, оклеветанием ближних, очернением их чести и доброго имени, доносами на них, ложными на суде показаниями, лицеприятием, защищением неправды и попранием истины» [35].

При невозможности исповедоваться лично возникала практика исповеди «дистанционной». Так, не имея возможности физически исповедоваться, архим. Таврион в ссылке исповедовался мысленно в условленное время утром перед литургией своему духовнику (о. Александру (Копейко)), который, по установленной договоренности, также ежедневно давал ему заочно разрешительную молитву. Об этом именно просит духовника о. Таврион в следующем письме через свою духовную дочь м. Евсевию [36]: «Его прошу продолжать просимое мной об исповеди разрешение, я же раненьким утром ежедневно преклонюсь и произношу краткую исповедь и прошу в ней его благодатного разрешения».

Видно, что описанный здесь опыт неформальных общих исповедей, а также исповедей «на расстоянии» является ничем иным, как развитием традиционных форм исповеди в целях наибольшей его действенности в трудных условиях церковной жизни.

В служении литургии исповедники придавали принципиальное значение духовному единству служащих. Известно, что многие исповедники категорически отказывались служить литургию не только вместе с коллаборационистами, т.е. сотрудничавшими с безбожной властью обновленцами (что хорошо известно), но и с теми, с кем не были вполне единодушны. Так поступал о. Петр Шипков, служа в г. Боровске.

«Служил о. Петр всегда один. Его отношение к богослужению исключало возможность совместного служения с теми, кто не был единодушен с ним. Помню случай, когда о. Петр решительно отказался служить вместе с одним из священников близлежащей церкви» [37].

Также строго подходил к сослужению и митр. Гурий (Егоров).

«Самым главным, центром его духовной жизни Божественное таинство Евхаристии. Всё остальное — богословие, молитва, служение, покаяние, исповедь — подчинялось этому таинству, рассматривалось как подготовка к Божественной литургии.
Одним из следствий такого отношения к великому таинству было то, что Владыка Гурий был крайне осмотрителен в отношении того, с кем можно поддерживать евхаристическое общение и с кем нельзя. Нарушение церковности было для него поводом к тому, чтобы не вступать с нарушителем в евхаристическую близость» [38].

Для многих исповедников была важна соборность не только «внутри алтаря», но и духовное единство всего церковного собрания, клира и «мирян». Они видели свою пастырскую задачу в объединении народа Духом любви Христовой. Митр. Алма-Атинский Николай (Могилевский) говорил: «Самое нужное — возгревать в людях любовь к Богу и к ближним своим» [39]. На богослужении это выражалось, в частности, в том, что сами исповедники не отделяли себя от народа ни внешне, ни внутренне. О том же митр. Николае вспоминают: «Одно время, для того, чтобы народ не беспокоил и не теснил Владыку во время богослужения, в соборе вокруг кафедры была сделана оградка. Но простояла она недолго — Владыка велел её убрать. Он не захотел даже внешним образом отделять себя от народа.
— Я люблю своих чад, — сказал он, — и они меня, надеюсь, тоже любят. А если кто нечаянно толкнёт при большом стечении народа, то не беда. Пусть только больше народа приходит в храм Божий!» [40].

Для выражения единства любви он использовал традиционные церковные формы целования мира и умовения ног. Чин омовения ног он совершал очень проникновенно. Вспоминают: «Еще помнится, как в Великий Четверг 1948 года Владыка совершал чин омовения ног. Это была долгая и дивная служба. Со всех городских церквей и из области приехали священники — 12 человек. А Апостола Петра изображал тогда о. Исаакий. Ох, народ плакал!» [41].

Целование мира он использовал, в частности, в Прощеное воскресенье. Так, в своем слове в завершении службы в этот день владыка однажды сказал: «Други мои! Убоимся Господа и суда Его за грех непрощения! Исполним сердца наши Христовой любви, и всякому нас обидевшему искренно простим всякий грех, всякую вину, да милостива к нам Господа обрящем!
Скажем все от сердца нашего друг другу: “Христос посреде нас!” и взаимно ответим: “есть, и будет!” и облобызаем друг друга лобызанием святым, лобызанием Христовым. Аминь» [42].

Исповедники стремились духовно объединить народ разными средствами, прежде всего, с помощью проповеди Слова Божия. Благодаря проповеди за определённое время очерчивались духовные границы церковного собрания, определяемые общностью Христовой веры и любви.

Единство любви устанавливало между людьми связь, не разрушаемую разлукой. В 1922 г. архим. Гурий (Егоров) пишет из ссылки братчикам: «Желаю я, чтобы между нами не было уз пространства. Желаю, чтобы ясно чувствовали Вы не ослабевшую и вечно развивающуюся духовную молитвенную связь с нами. Мы знаем Вечного Бога, мы верим в вечность. Пусть же для нас с Вами будет ничто разделение пространственное… Я слов не нахожу для того, чтобы ясно выразить то, что чувствую. Но Евхаристическое общение, молитва церковными общими песнями и молениями, поминание всех Вас, вот что родило во мне и побуждает выразить чувство единства с Вами. Я особенно ясно понимаю теперь, что значат слова Христовы к ученикам: Я в вас, и вы во Мне, и Я в Отце Моём [43]. И если Христос в Тайне страшной и в молитвах — с нами и с Вами, то мы всегда — вместе, и всегда счастливые и утешены во веки. Христос посреди нас. Арх. Гурий. Братья и сёстры, а в православии не оскудевайте» [44].

Подобные яркие свидетельства о переживании исповедниками своего, неподвластного расстояниям, мистического единства с духовными чадами и друзьями нам дают еп. Афанасий (Сахаров), прот. Сергий Мечев, архим. Таврион (Батозский) и еще многие. Так исповедники достигали восстановления подлинной местной соборности, как, прежде всего, духовного единства всего церковного собрания, даже разбросанного по городам и весям, через личную приобщенность Христу в Духе Святом, находившую свое выражение в таинстве причащения.

Приведенные выше примеры богослужебного опыта исповедников, несомненно, заслуживают самого внимательного изучения. Их важно учитывать, когда мы говорим о литургической жизни Русской православной церкви в наше время.

Максим Зельников

17 февраля 2013 г.

Информационная служба Преображенского братства

[1] В настоящем докладе термин «исповедники веры» употребляется в широком смысле, под ними понимаются не только прославленные новомученики и исповедники, независимо от характера их кончины, но и еще не прославленные, т.е. все те, кто хранил верность Христу и Церкви и не оставлял своего служения, претерпевая гонения.

[2] Основные направления официальной ограничительной политики советской власти по отношению к церкви были впоследствии выражены в Постановлении Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 г., позволяющей властям препятствовать регистрации общин и священнослужителей, религиозному образованию, публичной проповеди, материальному обеспечению церкви и др.

[3] В ссылке в Зырянском крае некоторое время еп. Кинешемский Василий (Преображенский) жил вместе с митр. Казанским Кириллом (Смирновым), еп. Новоторжским Феофилом (Богоявленским), еп. Петергофским Николаем (Ярушевичем) и священниками Михаилом Шиловым и Петром Иваницким. Они служили литургию в избе, вероятно, ежедневно. На ней обязательно звучала проповедь. «Ссыльные архиереи и священники совершали службы в небольшой таежной избушке. После литургии чередной архиерей произносил проповедь. По общему мнению, только митрополиту Кириллу уступал епископ Василий в благодатной силе и глубине слова». (Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 2. Тверь: Издательство «Булат», 1996. С. 218).

[4] Из протокола допроса митр. Кирилла от 16 июля 1934 г. (Журавский А.В. Во имя правды и достоинства церкви: Жизнеописание и труды священномученика Кирилла Казанского в контексте исторических событий и церковных разделений XX века. М.: Изд. Сретенского м-ря, 2004. С. 345).

[5] Святитель Афанасий Сахаров, исповедник и песнописец. С. 134.

[6] О домашнем служении литургии архим. Гурием (Егоровым) в Ташкенте в 1933-1938 гг. и Фергане в 1938-1944 гг. вспоминает митр. Иоанн (Вендланд): «… Вставали мы в 5 или 6 часов утра… Сначала читались обычные утренние молитвы, затем, с поклонами, совершалась пятисотница. Затем отец Гурий служил Утреню; мы пели и читали. В целом молитва была рассчитана так, чтобы закончить её около 8 часов. Потом следовал завтрак, и каждый шёл на свою работу. Затем обед, отдых, личные занятия и Вечерня с Повечерием. Далее ужин, вечерние молитвы и отход ко сну (23-24 часа). Режим довольно напряжённый, но приносил огромное душевное удовлетворение. Отец Гурий говорил о важности совместной молитвы, которая сближает нас духовно, делает наше общество настоящим христианским общежитием. Особенно приятны были воскресные и праздничные дни. Тогда с вечера служилась Всенощная, а рано утром Литургия. В этом случае вставать приходилось в 5 часов утра. После завтрака обычно устраивались прогулки. Отец Гурий очень их любил, и они проходили непринужденно». (Из воспоминаний митр. Иоанна (Вендланда). Цит. по: Зегжда С.А. Александро-Невское братство: Добрым примером, житием и словом. Набережные Челны: Издательский дом "Новости мира", 2009. С. 155).
«В 1938 г. о. Гурий со своей общиной переехал в предместье Ферганы — Беш-Балу. Там в земляном полу дома была вырыта ниша, и в ней находился алтарь храма в честь Всех Святых в земле Российской просиявших. Молился в этом храме и будущий архиепископ Михей» (Там же. С. 159).

[7] Зимой 1923-1924 гг. в ссылке в г. Енисейске еп. Лука вместе с прот. Михаилом Андреевым и еще одним ссыльным священником по воскресеньям и праздничным дням совершал всенощное бдение и литургию на снимаемой ими квартире, т.к. все храмы города принадлежали обновленцам: «В Енисейске мы получили хорошую квартиру в доме зажиточного человека и прожили в ней около двух месяцев. К нам присоединился еще один ссыльный священник, и все мы по воскресным и праздничным дням совершали всенощную и Литургию в своей квартире, в которую входила и гостиная. В Енисейске было очень много церквей, но и здесь, как и в Красноярске, священники уклонились в «живоцерковный» раскол, и с ними, конечно, мы не могли молиться» (Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ. Я полюбил страдание. Автобиография. М.: Образ, 2006. С. 44).

[8] Серафим (Звездинский), архиепископ. Житие, проповеди: Житие епископа Серафима (Звездинского). Письма и проповеди. Paris: YMCA-PRESS, 1991. С. 60-61.

[9] «В околотке шла каждый день литургия. Служил митрополит <Серафим> Чичагов. Просфоры доставал каждый день и вино. Евреи, бывшие в околотке, очарованы были митрополитом Чичаговым и его обхождением» (Из воспоминаний свящ. Павла Чехранова. Режим доступа: www.pravmir.ru/tyuremnaya-pasxa/)

[10] «В свободное время, находясь в камере, епископ непрестанно молился, не обращая внимания на сыпавшиеся в первое время замечания и насмешки сокамерников, молился с таким усердием, что насмешки скоро прекратились, и находившиеся здесь, умилившись молитвенному подвигу архипастыря, невольно сами стали подражать его примеру. Немалым утешением для епископа послужило полученное им от властей разрешение священнодействовать в тюремном храме, и он не пропускал ни одного праздника и воскресного дня, чтобы не принести Господу бескровную жертву о себе и о людях. Духовные дети владыки передавали ему через келейника архиерейское облачение и продукты. Владыка высылал записку, пустую посуду, белье. Однажды выслал изношенные четки с просьбой заменить на новые. Они были переданы иеромонаху Варнаве (Беляеву), впоследствии епископу Васильсурскому который, взяв их, сказал: «Трудовые четки»… На Воздвижение, 14/27 сентября, когда он служил в тюремной церкви, туда пришли представители советской власти, чтобы посмотреть на него. И таков был духовный облик святителя, так ярко горел свет его веры, что они единодушно решили убить его во избежание духовного подъема среди населения города». (Дамаскин (Орловский), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 1. Тверь: Издательство «Булат», 1992. С. 163-164).

[11] «У отца Николая был антиминс, и он шепотом совершал впоследствии литургию в шестой («священнической») роте. Кладбищенская Онуфриевская церковь принадлежала «спецам» — монахам, заключившим трудовое соглашение с лагерем, и была сергианской. Духовенство из шестой роты в нее не ходило. Рассказы о том, что в монастырской церкви служили чуть ли не двадцать епископов, неверны. Разрешение заключенным посещать за пределами Кремля церковь давалось не чаще двух раз в год по предварительной записи. Не знаю, как было до раскола православной церкви, — может быть, и правила посещения были другими» (Лихачев Д.С. Воспоминания. СПб.: Logos, 1995. С. 257-258).

[12] Ширяев Борис. Неугасимая лампада. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт, 2003. С. 306.

[13] Из проповеди архим. Тавриона. Бычков Сергей. Страдный путь архимандрита Тавриона. М.: Изд. Sam&Sam, 2007. С. 49.

[14] Фудель С.И. Собр. соч. в 3-х тт. Т. 1. М.: Русский путь, 2001. С. 108.

[15] Из ответов свщмч. Прокопия (Титова), архиепископа Одесского и Херсонского на допросе (Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 5. Тверь, «Булат», 2001. С. 350).

[16] Из протокола допроса в 1938 г. (Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Книга 6. Тверь, «Булат», 2002 С. 29).

[17] Уж не намекал ли этим свт. Афанасий, что отныне вся Россия, ставшая для церкви землей изгнания, становится для нее таким «храмом» Всех святых, в земле Российской просиявших? (Святитель Афанасий Сахаров, исповедник и песнописец. С. 75).

[18] Из воспомин