Александр. Ельчанинов, свящ. Записи.

Александр. Ельчанинов, свящ. Записи.

Свящ. А. Ельчанинов. Записи. / М.: Образ, 2008. - 196.

Мягкая обложка. Печать офсетная. Бумага газетная.

«Записи» свящ. Александра Ельчанинова (1881-1934) впервые изданы его вдовой в 1935 г., через год после его смерти, в парижском издательстве «YMCA-Press». Книга переиздавалась не раз, была переведена на многие языки, в 60-е годы широко распространялась в самиздате, а в 1990-е была переиздана в Москве, Петербурге, Риге, Киеве... «Но судьба ее, конечно, измеряется не количеством изданий, а ее действием на души: скольким она была откровением о христианстве, о Церкви, скольким она позволила вступить на путь христианской жизни и в ней утвердиться, одних привела к крещению, других к священству, третьих избавила от уныния». Издание включает также воспоминания об о. Александре (впервые напечатанные в Париже в том же 1935 г. и переизданные «YMCA-Press» в 1977 г.).

СОДЕРЖАНИЕ:

Предисловие (Т. Ельчанинова)

Отец Александр Ельчанинов (прот. С. Булгаков)

ЗАПИСИ

ИЗ ДНЕВНИКА
ИЗ ПИСЕМ К МОЛОДЕЖИ
СОВЕТЫ МОЛОДЫМ СВЯЩЕННИКАМ
ПОЛЕЗНОСТЬ ВЕРЫ. Конспект
БЕСЕДА ПЕРЕД ИСПОВЕДЬЮ
БЕСЕДА О КАТОЛИЧЕСТВЕ И ПРАВОСЛАВИИ с юношей М. по просьбе его отца
ГОВЕНИЕ В МОНАСТЫРЕ. Запись гимназических лет
ДЕМОНСКАЯ ТВЕРДЫНЯ. О гордости

ПАМЯТИ ОТЦА АЛЕКСАНДРА ЕЛЬЧАНИНОВА

СЛОВО МИТРОПОЛИТА ЕВЛОГИЯ
СЛОВО ОТЦА СЕРГИЯ БУЛГАКОВА, сказанное на отпевании тела отца Александра Ельчанинова 27 августа 1934 г.
ПАМЯТИ ОТЦА АЛЕКСАНДРА ЕЛЬЧАНИНОВА (npom. Cepгuй Четвериков)
У ГРОБА ОТЦА АЛЕКСАНДРА (М. М.)
ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ ОТЦА АЛЕКСАНДРА. Воспоминания дpyгa (М. Кафпович)
ОБРАЗЫ И ВСТРЕЧИ (М. Зернова)
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ АЛЕКСАНДРЕ ЕЛЬЧАНИНОВЕ (Д. и Т. Шкотт)
ЛИК ОТЦА АЛЕКСАНДРА (Владимир Ильин)
ОТЕЦ АЛЕКСАНДР КАК ДУХОВНИК (Монахиня Мария)
ПРИДИТЕ, ПОСЛЕДНЕЕ ЦЕЛОВАНИЕ ДАДИМ, БРАТЬЯ, УМЕРШЕМУ (Л. Зандер) 
ОТРЫВКИ ИЗ ПИСЕМ, ПИСАННЫХ ПОСЛЕ СМЕРТИ ОТЦА АЛЕКСАНДРА

Эта книга никогда не готовилась ее автором к печати - она была задумана и составлена уже после смерти отца Александра, чтобы как-то продолжить и укрепить неоконченное дело его жизни.
В книгу вошла часть его записей, которые он вел для себя, отрывки из писем, имеющие общий интерес, несколько планов и проектов проповедей, случайные заметки на отдельных листках, найденные в его бумагах.
Незадолго до своей болезни о. Александр говорил, что хотел бы написать книгу для молодежи, как бы в ответ на часто обращаемые к нему, типичные для современного юношества, вопросы. Он завел папку с надписью «Письма к молодежи»; но этот план его не осуществился, и только после его смерти были собраны письма к руководимой им молодежи и из них взято то, что могло бы хоть отчасти его осуществить. Таково же происхождение и главы «К молодым священникам» - она была тоже представлена несколькими отрывочными заметками, но все же помещается в книге, так как затрагивает одну из тем, наиболее ему близких.
Кроме этих глав, намеченных, как мы видим, как бы самим автором, все материалы книги сознательно не приведены ни в какую систему, чтобы не ставить никакого толкования между автором и читателем и предоставить каждому, в меру его внутренней потребности, почерпнуть из этой книги то, что было сущностью духовного облика отца Александра.
Таким образом, эта книга не есть литературное произведение, а подлинный документ человеческой жизни, то, в чем отразилась его душа и что осталось на земле от него.
Конечно, эта книга, составленная из отрывочных и случайных заметок, не исчерпывает его, но, для знавших и любивших его, это некие вехи, по которым они узнают образ любимого пастыря, услышат еще раз его голос. Не знавшим же его она все же даст о нем некоторое понятие и, может быть, некоторую помощь, утверждение, поддержку - т.е. сделает именно то, что делал всю жизнь для людей сам отец Александр.
Особенно может быть важна эта книга для современного человека, приходящего от светской современной культуры к религии и церкви, так как и сам он пришел к священству через врата светской культуры, через годы общественной и педагогической, деятельности и через все трудности русской трагической судьбы.
По своему рождению он принадлежал к военной во многих поколениях семье. Родоначальник ее, рыцарь Алендрок, вышел ив Литвы на службу к князю Василию Темному, и отец Александр любил эту свою коренную связанность с русским прошлым. Но к его рождению ничего уже не оставалось вещественного от этого прошлого и имение их (в пределах которого были истоки Волги) давно уже не принадлежало семье.
Отец его умер рано - когда о. Александру было всего 12 лет. Семья жила на пенсию, и он еще в гимназии зарабатывал уроками и платил за учение свое и брата. Позже он сам себя содержал во время курса учения в Петербургском университете. По окончании университета он был оставлен при нем для научной работы (по кафедре истории) и в то же время примкнул, по многим дружеским связям, к представителям верхов русской культуры, достигшей блестящего расцвета в начале нашего века. Это время отмечено движением к церкви и проповедью веры в утерявшем ее русском обществе. Движение это возникло в группе писателей, богословов и церковных деятелей, с которыми посильно работал и молодой студент А.Ельчанинов, предрекая этим путь всей своей жизни.
Его cтарший друг и наставник о. С.Булгаков так вспоминает те годы: «То было светское пастырство, проповедь веры в среде одичавшего в безбожии общества, и ей отдавался он, будущий пастырь, ранее своего пастырства. Во всей этой работе собирания духовных сил против безбожия и равнодушия он являлся неизмен- ным и незаменимым тружеником и сотрудником, смиренным и преданным исполнителем того, что на него возлагалось. Имя его должно быть вписано в историю нашего церковного просвещения, как и новейшего движения христианской мысли в России. Этому содействовали и его личные свойства, особое очарование его юности. Когда он появлялся - со своим лучистым ласковым взглядом - навстречу ему раскрывались сердца и появлялись улыбки».
Особенная дружба, начавшаяся еще с детства, связывала его с будущим священником о. Павлом Флоренским. Под его влиянием и по собственной склонности, хотя и не имея мысли о возможности для себя священства, он поступил в Богословскую академию Сергиева Посада, одновременно принял участие в только что основанном Московском религиозно-философском обществе и был его первым секретарем. В это же время в журнале «Новый Путь» появилась его первая статья «О мистицизме Сперанского», а годом позже - книга «История религий». И опять о. С.Булгаков отмечает: «А. Ельчанинов был любим и принят одинаково в кругах литературной Москвы и Петербурга, и везде с радостью встречалось появление студента с лучезарной улыбкой и особой скромностью и готовностью слушать и запечатлевать эти бесконечные творческие беседы».
Также принял он участие в начинаниях, задуманных для преодоления традиционной зависимости церкви от государства и ставивших своей задачей приближение общественного устройства к евангельскому идеалу. Он сам вспоминал, как ночью, где-то в подмосковном лесу, читал и пояснял рабочим Евангелие, за что и получил от полиции штраф в 100 рублей, будучи заподозрен в политической неблагонадежности.
Курс академии был прерван отбыванием воинской повинности на Кавказе, и в академию он больше не вернулся, увлекшись педагогической деятельностью, став сначала учителем, а потом директором одной частной гимназии в Тифлисе. Эта гимназия была опытом новой школы совместного обучения. Его бывшая ученица М.Зернова так вспоминает об этом времени: «Эта гимназия привлекала в свои стены самых талантливых преподавателей, но А.В.Ельчанинов был среди них исключительным и несравнимым. Его преподавание более чем что-либо иное в гимназии осуществляло ее основную идею - школу радости, творчества и свободы. Оно не укладывалось ни в какую систему и перерастало всякую программу. Это время полно для нас, учеников о. Александра, яркими личными воспоминаниями, овеяно очарованием прежде всего личности нашего учителя».
О его педагогическом даре пишет профессор Гарвардского университета Карпович, вспоминая своих товарищей и свою дружбу с о. Александром еще в гимназии: «Все самое существенное в нашей жизни было связано с ним. Ему можно было сказать о том чего никому другому не доверил бы. У него можно было искать разрешения разных сомнений и советов в трудных случаях жизни. Он был воистину нашим наставником, влияние которого перевешивало, если не исключало, все остальные. Наша привязанность к Саше была безгранична... Влиянием своим... он пользовался с исключительной осторожностью. Никогда никому из нас он ничего не старался навязать... Саша старался только помочь нам найти правильный путь в ту сторону, куда каждого из нас влекло».
Из приведенных воспоминаний видно, что он не был педагогом в общепринятом смысле слова, а скорее, даже еще в свои юношеские годы, он был настоящим духовным руководителем, «пастырем ранее своего пастырства», повторяя слова о нем о. С.Булгакова. В эти же годы он читал лекции по истории религий на Высших женских курсах, а также частный цикл открытых лекций на тему, ему близкую, - о новой русской религиозно-философской мысли и об отдельных ее представителях, которых всех он лично знал. В годы голода и разрухи он работал в американской помощи (Near East Relief), организовывая ремесленные, спортивные и просветительские занятия для детей, которых кормили американцы.
Позже, когда революционная буря рассеяла многих, он оказался с семьей во Франции, в Ницце, где первое время занимался сельским хозяйством, совмещая это с уроками русского языка и истории для русских детей во французском лицее.
Но к этому времени стало ясно, что светская педагогика не могла больше удовлетворять его, и другое, более высокое призвание влекло его к себе. Вот его рассказ о том, как это произошло:
«Я получил письмо от о. Сергия Б., где он настойчиво советует мне принять священство. Я был поражен. Сначала мне стало страшно, как бывает страшно, когда почувствуешь судьбу, рок. Я понял сразу, что это невозвратимо, что это моя судьба. В другом я, может быть, пытался бы обойти ее, но тут я почти не колебался - я пошел навстречу, и тогда стало так радостно и ясно на душе. На старых путях (педагогика, лекторство) мне было уже нечем жить, на новом пути я оживаю, возрождаюсь снова. Это мое посвящение во вторую степень. Первое - брак, второе - священство». И еще: «Меня всегда, особенно последний год, пугало быстрое течение времени; это потому, что я стоял на месте. Теперь (с решением принять священство) я пошел вразрез со временем или, вернее, нырнул в глубину, где время безразлично».
Принятие им в 1926 г. священства было как бы естественным продолжением и внутреннего его пути, и его внешней деятельности. Больше того - в священстве он проявил высшее, к чему был призван, и как бы осуществил замысел Божий о себе. Кто-то из его друзей сказал даже о его внешности в день его рукоположения: «Весь его иконописный облик как бы наконец нашел свое подлинное изображение».
Священство дало новое вдохновение его жизни. «До священства - как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня - возможность говорить полным голосом».
О том же свидетельствуют и его друзья. Профессор Ильин говорит: «Его личность просияла в священстве, которое развязало и раскрыло все заложенные в нем возможности». Сам он в первые дни записывает: «Какая радость быть священником! Священство единственная профессия, где люди поворачиваются к тебе самой серьезной стороной и где сам все время живешь всерьез».
Его духовник, о. С.Булгаков так оценивал его как священника: «Не только по своим личным качествам пастырской призванности и одаренности, совершенно исключительной, но в особенности по своему типу о. Александр, как священник, представлял собой явление необычайное и исключительное. Ибо он воплощал в себе органическую слиянность смиренной преданности Православию и простоты детской веры со всей утонченностью русского культурного предания».
«В этой жизни он не был гостем; он был наш, он принадлежал нашей эпохе, нашей культуре, нашему кругу людей и интересов. Поэтому так живо и так просто можно было беседовать с ним о всех вопросах современности. Но все, что он говорил, было освещено каким-то одним внутренним смыслом, было связано одной идеей, и чувствовалось, что многообразие жизни есть для него подлинная и живая риза Божества.
Отсюда та сосредоточенность, та внутренняя строгость, которыми дышали его слова. У него не было предвзятых точек зрения, он легко вживался в любую мысль; но душа его стояла на камне, и это придавало его беседе исключительную ценность; он мог говорить обо всем, всегда говоря о том же; шел вместе с собеседником как друг и невольно вел его как учитель»,- говорит о нем профессор Зандер. Но в нем не было никакого «учительства», никакой нарочитой строгости. И, может быть, можно считать некоторым недостатком этой книги эту ее строгость, не свойственную ему самому и явившуюся результатом отбора для книги главным образом того, что было им написано на темы аскетические и посвященные вопросам духовной жизни.
Поэтому же в этой книге мало отразились и многие черты его характера - та легкая и светлая веселость, которая так была ему свойственна, его простота и непосредственность, снисходительность к недостаткам других, совершенно естественная и постоянная, и вместе с тем его склонность к тонкой иронии и юмору, также для него типичным.
Надо отметить, что интересы о. Александра были скорее характера практически аскетического, чем отвлеченно-богословского. Центром его внимания было применение христианства к жизни и интерес к человеческой душе. «Высший дар отца Александра был дар пастыря и духовника» (проф. Ильин). «Исповедь была основным призванием его священства. Знаменательно, что первый приступ его смертельной болезни свалил его во время исповеди» (монахиня Мария).
Каким он был духовником и чем он становился для людей, подходивших к нему на исповеди, мы видим из многих признаний: «Для меня он был олицетворением Божией правды на земле. Лучше, яснее, проще и мудрее его я никого не знал. В общении с ним открывался самый короткий путь к Богу... Как часто одна мысль, что придется перед ним каяться, останавливала от греха». «Разговоры с о. Александром оставались в душе навсегда. этапами духовной жизни». «Его руководство и настав почти неуловимы, слова скупы, но каждое оброненно полное человеческого понимания, оставляет след на в «У него был дар внимания и любви к каждому и дар; себя - в этом была его внутренняя сила и сила его не влияния на людей».
Свое служение он нес также в проповеди. И, как уроки и лекции были полны духовной высоты, так теперь его проповеди отличались ясностью, сжатостью, насыщенностью мысли. Он всегда готовился к тому, что он скажет, и к тому, как он скажет. Поэтому его проповеди носили характер непосредственности и глубокого внутреннего чувства, соединенных с ясностью мысли.
Сам он пишет об этом: «Чтобы говорить не приготовившись, надо иметь точную тему, расчлененную на главные мысли. Но главное, творчество должно происходить во время проповеди, иначе перегораешь, готовясь, и слушающим преподносишь холодный пепел». И еще: «Когда я обдумываю что сказать, у меня начинается процесс богословского и словесного творчества и сама проповедь, таким образом, становится репродукцией. Значит, надо этот процесс совершать вслух, при люди этого два условия - наполненное сердце и полная простота».
И это наполненное сердце и полная простота дел; действие его слов было необычайное.
Одна из руководительниц летнего лагеря дает этому пример: «Отец Александр ведет в лагере беседу, окруженный тесным кругом вдруг изменившихся, серьезных и увлеченных лиц. Тема лекции - трудная аскетическая духовная проблема. Поражает, как у этих, иногда самых легкомысленных и часто кажущихся нам, руководительницам, безнадежно элементарными, девушек, вырастает такой глубокий и захватывающий интерес к словам отца Александра. Приехав, он постепенно преображает весь строй лагеря и совершает чудеса».
Одним из больших увлечений отца Александра и особенно близким его духу было «Движение» - Христианское Студенческое Движение Молодежи, к которому он был близок еще в России через профессора Новоселова, принявшего после революции монашество и погибшего в сане епископа. Новоселов вел в Москве проповедь веры среди студенчества и привлекал его к Церкви.
«Я все больше ценю Движение,- пишет о. Александр,- как собрание и собирание всего живого и честного в Церкви, всех тех, кто принимает христианство не как традицию, не как слова, не как быт, а как жизнь». Особенно вдохновляли его большие ежегодные съезды Движения: «Атмосфера съездов Движения напоминает мне отдаленно тот горячий воздух тесных христианских общин апостольского века, в котором дышит Дух Святой и совершаются чудеса, без которого христианин задыхается и является только тенью, только схемой христианина».
На одном из съездов он встречает своего прежнего ученика, который отмечает: «Все прежний он, все тот же знакомый учитель, но чувствуется за этим неведомая глубина».
С проницательностью любви его друзья говорят о нем, встречая его уже священником: «Мудрость его смирения, мудрость кротости давали ему особую власть над душами». «Главное в нем - простота. Но не изначальная простота человека, не знающего сложности мира, а простота зрячая, нашедшая меру в сложности». «Когда я увидел его священником, я определил для себя самого его особенность - сочетание в нем очень высокой настроенности с веселой жизнерадостностью, временами казавшейся чуть не беспечностью».
Эта ли беспечность во внешних обстоятельствах жизни или его душевное здоровье были тому причиною, - но он сохранял что-то удивительно молодое во всем своем облике.
Его тесть вспоминает о нем: «Разве был в нем хоть малейший признак старости? - он не только оставался все тем же, но становился как будто все моложе и моложе душой. Да даже физически - разве можно было сказать, что это человек уже перешедший за 50 лет тяжелой трудовой жизни, всегда переполненной непосильной работой, ни на минуту не отвлекавшей его от постоянного внутреннего горения».
Но умер он сравнительно рано, всего 53 лет, полный сил и планов жизни - только что его перевели из Ниццы в кафедральный собор Парижа.
Он умер в Париже 24 августа 1934 года от прободения язвы желудка, вызвавшего сложное внутреннее заражение, длившееся 5 месяцев.
Умер в больших страданиях.
О его болезни и смерти также скорее всего представляется возможным говорить словами его друзей, следивших за этой трагической эпопеей.
«Иногда, помимо общего ощущения ужаса и трагизма смерти, мы чувствуем еще нечто другое. Жизнь окончена, подведена черта. Земной путь весь перед нами, и мы видим какую-то внутреннюю логику этого пути, его особую многозначительность и поучительность для нас. Эти мысли остро переживались у гроба отца Александра. Воистину, он был человеком «большой Судьбы», которая определяется внутренней гармонией пройденного пути, близостью Божьего замысла о человеке к тому, как человек этот замысел осуществил в жизни. Для знавших отца Александра не могло быть сомнения в его причастности к «большой Судьбе». Он был представителем того культурнейшего слоя русского общества, которое определило собою духовный облик и мысль блестящего начала ХХ века. Свой жизненный путь о. Александр завершил среди нас и, смею думать, раскрыл его в совершенной полноте христианской смиренной праведности. Через многие годы блестящей педагогической деятельности, через сложные переживания утонченной русской религиозно-философской мысли подошел он к священству мудрому, зрелому, смиренному и простому. Таковы были мысли о почившем, таким казался подведенный итог этой большой судьбы.
В гробу, в золотом иерейском облачении, с большим медным крестом в руках, с лицом спокойным и кротким, запечатленным высшей мудростью, лежал человек, сумевший раскрыть и осуществить себя перед Богом и людьми, показавший нам, как путь из Афин может привести в наши дни душу к небесному Иерусалиму.
Человечески смерть всегда трагедия и утрата, особенно для семьи, для близких. Но в этой смерти, помимо человеческого, открывалось и Божеское: полновесный плод человеческой праведности и человеческого подвига вручался в руки Творца» (монахиня Мария).
Таким рисуется образ отца Александра в изображении его близких и друзей, но лучше и полнее всего, думается, отразился он непосредственно в его книге, которая, несмотря на свою отрывочность и краткость, есть все же обращенный к нам его собственный живой голос.

Тамара Ельчанинова (Предисловие)