Корзина покупок пуста!
Из сообщения ИТАР-ТАСС: «В Петропавловской крепости Санкт-Петербурга завершен первый этап раскопок останков жертв «красного террора» 1918-1921 гг.… Раскопки на участке в 1 тыс. кв. м. между Головкиным бастионом и Кронверкской протокой проводились по инициативе Государственного музея истории /ГМИ/ СПб. Они дали результат, превзошедший все ожидания: найден прах 80 расстрелянных… Учитывая захоронения, найденные зимой и в прежние годы, всего из земли в самом центре северной столицы извлечен прах около 100 человек. Корр. Елена Югина». «Необходимы срочные работы по исследованию раскопок»: тот же источник.
Зачем искать захоронения? Зачем вскрывать могильники? Зачем ворошить прошлое? Затем, чтобы знать, помнить и свидетельствовать. И не только о радостях человечества, но и о его страданиях.
Мы — небольшая группка добровольцев, члены Свято-Петровского малого православного братства и наши друзья, сидели в одном из рабочих помещений Петропавловской крепости и очищали от земли и плесени человеческие останки (человеческие кости — костяки), найденную при них одежду и предметы повседневного обихода. В такого рода занятии мы принимали участие впервые в жизни.
Вошли в комнату, огляделись, растерялись. Наталия Евгеньевна Петрова, ведущий научный сотрудник музея, ответственная за проведение всех исследовательских работ, сказала несколько слов для нас, пришедших в первый раз: немного из истории обнаружения захоронения, из истории расстрелов 1917-1918 гг., о людях, которые предположительно были здесь захоронены… Наше растерянное молчание, несколько вопросов. Наталия Евгеньевна убегает, но обещает скоро зайти — ей постоянно звонят на мобильный, она нарасхват. Те, кто здесь уже не первый раз, начинают вводить нас в курс дела — кисточки, газеты, стеллажи, пластиковые контейнеры — очистить, опознать, подписать…
Растерянность не проходит… Наконец-то прерывается наше молчание — кто-то говорит: «Давайте помолимся… Несколько слов и «Вечную память». И вот звучит наше «приветствие» всем невинно убиенным, неопознанным, неузнанным, кто лежит сегодня в этой комнате, с кем мы пришли сегодня на встречу — каких только встреч не предуготовил нам Господь!
Ну вот, теперь можно и начинать.
Помещение, где лежат останки умерших и их одежда небольшое — двухкомнатное и пыльное — рабочая атмосфера и обстановка. Пол одной из комнат застелен газетами, и условно поделен на «сектора». В каждом таком «секторе» лежит то, что прежде было живым человеком. И издалека и вблизи это выглядит как черная куча полуистлевшего тряпья вперемешку с землей и костями. Все это сильно смущает в первые минуты. Для удобства сектора подписаны: например, «мог. 6 №10» или «мог. 6 ск. 8», что значит — могила 6, скелет 8.
Мы собирали все, что лежало в этом «секторе», на газетку и начинали трудиться — чистили. В процессе обнаруживали чудом уцелевшие пуговицы на кусочках одежды, пряжки, грифель от карандаша, специальные сумки для пуль, ремни. Когда работа была выполнена, заворачивали сухие остатки одежды в газету, подписывали и укладывали их в специальные стеллажи, для этого заранее приготовленные. Так же поступали и с бляшками, пуговицами, пулями, молниями, упаковывая их в полиэтиленовые пакетики — это более ценные находки. По ним специалисты по тканям, антропологи и др. смогут много определить — пол, статус человека, род занятий… Хорошо, если удавалось определить материал или предмет одежды — шинель, юбка, бескозырка, мужские брюки. Попадались полуистлевшие матросские ленточки, кусочки шинели. Все это очень хрупкое — некоторые ткани еще влажные от земли и такие ветхие, что буквально рассыпаются у тебя в руках. Быть осторожным просто необходимо.
Часть из нас занималась в основном тем, что отчищала от комьев земли одежду убитых людей, но и среди этой ветоши мы нашли пулю (стреляли в голову)… Этой пулей был убит человек.
Те, кому выпало очищать кости, череп, после говорили, что не испытывали никакого отвращения: вот прах — «из праха человек вышел, в прах и возвратится». Но этот прах — это лишь знак, лишь свидетельство о том, что жил человек. Берем из груды сапог — размер большой, высокое голенище. А в сапоге косточки: вынимаем кости, вытряхиваем прах — земля землей, ветошь, обрывки тканей (портянки? брюки?). Руки чистят щеткой, скребут, оттирают, а в голове — мысли: «Вот сапог-то, огромный, и кость… Высокий был? Матрос? Офицер? Здоровый, видный… За что ж тебя? Как? С кем?.. А в сапоге-то — носок, шерстяной, домовязаный, рядочек за рядочком… Вот значит, вязал тебе кто-то заботливо носок, а вот как оно вышло… А вот грифель — синий. Это карандаш истлел, а грифель остался! Синий-синий, рисует отлично! Говорят, это юнкера с карандашиками-то были, совсем молодые… Ты юнкер?…»
Такой труд в физическом отношении не сложен и не опасен, но тяжел и утомителен морально. Устаешь просто: грустно без отчаяния, пронзительная жалость и многого не передать словами. А мы скажем, что нам «посчастливилось» здесь быть. Нам действительно посчастливилось, поскольку это редкий и ценный подарок — быть, в каком-то смысле, и могильщиком и плакальщиком одновременно. И мы пойдем туда снова.
