Корзина покупок пуста!
К 190-летию со дня рождения Федора Михайловича Достоевского
Наш автобус медленно делает круг вокруг Кремля, и мы катимся дальше — в Даровое. Это в двенадцати километрах от Зарайска — прекрасного городка, чья слава закатилась в конце XVII века с потерей оборонного значения.
Мы съезжаем с высокого холма, на котором стоит Зарайский Кремль, и перед нами открываются прекрасные русские просторы. Говорят, что с высоты его башен можно видеть вдаль на пятьдесят километров. В этих же местах находилась Большая засечная полоса, не раз заграждавшая проход крымских татар в XVI веке. Отсюда выступил со своим отрядом на Москву Дмитрий Пожарский, бывший в то смутное время Зарайским воеводой. Славная, давняя история.
А мы приближаемся к бывшему поместью отца и матери Федора Михайловича Достоевского — Даровому. Место это почти дикое, малоухоженное, не похожее на Михайловское Александра Сергеевича Пушкина или на Ясную Поляну Льва Николаевича Толстого. В перестроенном флигеле нет отопления и электрического света, следовательно, и постоянной экспозиции. Но сохранился пруд, с чистой водой и карасями, устроенный, по приказу матушки будущего писателя из оврага с родниками на дне, небольшая липовая аллея, несколько яблонь «помнящих маленького Федора». Под их скрюченными ветками, покрытыми лишайниками, я нашла несколько яблочек — мелких, кисло-сладких, но — настоящих! Деревья постепенно стареют и умирают, состояние липняка критическое. Но сохранились две липы, росшие возле снесенной родовой хатки. В одну из них в прошлом году попала молния и вся внутренность выгорела. Осталась лишь твердая кора. Дерево подпилили и сейчас можно подойти и ударить по стволу высокого пенька как по барабану. Почему молния выбрала именно это дерево? Так и стоит оно со сквозной полостью.
А за аллеей — вспаханные поля. Где-то, совсем недалеко, пашня с небольшой полянкой, — по кругу опаханной землей — с белым камнем и белой березой. Говорят — это место захоронения Михаила Андреевича Достоевского — отца писателя, по преданию убитого крестьянами.
С утра чуть-чуть подморозило, и в лучах ноябрьского солнца, все сияет неброской красотой поздней осени, согревается, оттаивает. Ветер гонит облака со свинцовым отливом. Охватывает ощущение простора и свободы.
Федор Михайлович высоко ценил эти места, где он провел первые свои пятнадцать лет. Сюда он привозил свою дочь, которая, впрочем, не поняла привязанности отца. Для самого же Достоевского воспоминания детства не только вошли в его произведения, но грели его сердца в минуты тяжелейших испытаний — об этом он прямо писал в своем «Дневнике писателя»: «Это маленькое и незамечательное место оставило во мне самое глубокое и сильное впечатление на всю потом жизнь». Здесь же он ощутил дух свободы, которую он ставил выше всего в своей жизни. Известно, например, что его матушка Мария Федоровна сама обучала своих детей на дому, чтобы оградить детей от телесных наказаний, практиковавшихся в казенных учебных заведениях в то время. Сама же наказывала их только словом.
Всю жизнь писатель исследовал мистические границы свободы, и показал, насколько разрушительно для человека безграничность своеволия. Великий Николай Александрович Бердяев указал на это, приведя пример жизни и смерти Ставрогина («Бесы») как «распадение необыкновенной человеческой личности, истощившей свои силы в безмерности своих стремлений, не способной к избранию и жертве». Действительно, Федор Михайлович чутко уловил подмены, противоречивость и расколотость жизни, его интересовало не само мучение и страдание его героев, а то, к чему оно приводит — выводит ли к Свету и Истине, или приводит к отрицанию Смысла жизни и перерождению свободы в «безграничный деспотизм». Революционная закваска русского социализма — это шигалевщина Достоевского («Бесы»). «Внутренняя основа социализма есть неверие в Бога, бессмертие и свободу человеческого духа. Поэтому религия социализма принимает все три искушения, отвергнутые Христом в пустыне», — писал Николай Александрович Бердяев по поводу Великого Инквизитора Достоевского. Социализм — это не только общественное устроение, это «новая религия», вера в сверхчеловека, потому подминающая под себя человека. Это ясное понимание сути социализма не ускользнуло от глаз главного социалиста — Ленина, который и назвал Федора Михайловича Достоевского «архискверным писателем».
