13-14 декабря в Москве прошла III конференция «Современная православная гимнография», организованная Институтом русского языка РАН и Научным центром по изучению церковнославянского языка. В оргкомитет вошли А.Г. Кравецкий (ИРЯ РАН), священник Феодор Людоговский (ИСл РАН), А.А. Плетнева (ИРЯ РАН). В рамках конференции обсуждались вопросы языка, поэтики и функционирования текстов, используемых в современном богослужении.

Открыл конференцию доклад Е.М. Верещагина (ИРЯ РАН) «1150 лет обретению мощей сщмч. Климента Римского: гимнографический аспект Кирилло-Мефодиевского праздника».

Проблеме подхода к редактированию богослужебных текстов было посвящено выступление А.Г. Кравецкого (ИРЯ РАН). Докладчик поставил вопрос так: исправление книг или исправление служб? Он подчеркнул, что проблема понимания богослужения, о которой говорил еще свт. Феофан Затворник, ставит задачу переориентации с текста письменного на текст звучащий. Однако подход к исправлению богослужения как книжной справе приводит к тому, что на практике вновь обращаются к редактированию книг. Справы последнего времени, как правило, касались оттачивания особенностей именно незвучащего текста.

Преподаватель Свято-Филаретовского института К.А. Мозгов выступил с докладом «Документ Межсоборного присутствия “Церковнославянский язык в жизни РПЦ XXI века” и опыт подобной дискуссии в других славянских церквах». По мнению докладчика, хотя документ и требует корректировки в некоторых своих положениях, важно, что он стал очередным шагом в общецерковной дискуссии по актуальному и животрепещущему вопросу богослужебного языка. Сегодня широко обсуждаются самые разные начинания: и замена «непонятных» слов и греческих синтаксических конструкций, и создание современной версии «облегченного» церковнославянского, и попытки перевода на церковно-русский язык. Обращаясь к опыту других православных церквей, К.А. Мозгов отметил, что, например, в Сербской православной церкви уже более сорока лет богослужение совершается как на церковнославянском, так и на сербском языке. Такое положение в сегодняшней СПЦ — плод многолетних трудов и дискуссии, начало которой относится к 60-м годам XIX века.

Большой интерес вызвал доклад протоиерея Георгия Крылова (Москва), посвященный подходам древнерусских книжников к справе. Докладчик подчеркнул, что благоговейное отношение к молитвенным текстам издревле предполагало их регулярную правку, тогда как прекращение редактирования означает, что текст перестает жить. Долгое время существовали множественные редакции и общественная справа, и только после реформы XVII века практически ничего не менялось: не сняты разночтения, не исправлены ошибки.

О.В. Чевела (КазДС) рассмотрела особенности переводов Триоди под редакцией архиеп. Сергия (Страгородского). По сравнению с позднеславянскими редакциями для его переводов характерна более свободная техника, а также возвращение к смыслу греческого оригинала.

Священник Максим Плякин (Саратов) в своем докладе говорил о процессе формализации создаваемых богослужебных последований на соборные памяти. Служба «собору» постепенно превращалась из молитвы участникам воспоминаемого события в службу некоторому количеству святых. Последование становится обобщенным настолько, что иногда в нем даже отсутствуют имена или, напротив, оно состоит только из имен.

Конференция завершилась выступлением Л.П. Медведевой (Москва) «Классический вариант церковнославянского языка». Согласно одному из подходов, норма классического языка предполагает вариативность. Если рассматривать церковнославянский язык как классический, то он может допускать оппозиции старообрядческий/«никонианский» и даже церковнославянский/русский.

Также прозвучали доклады свящ. Феодора Людоговского, иеромонаха Далмата (Юдина) (ТСЛ), Р.Н. Кривко (ИРЯ РАН), С.М. Кусмауль (Москва) и других.

Конференция, уже ставшая ежегодной, в очередной раз сделала возможным открытый и аргументированный разговор — не только о филологии, но и о православном богослужении — по выражению свящ. Анатолия Жураковского, «сердце церковной жизни». Следующую предполагается провести в декабре 2012 г.

 Информационная служба СФИ

Фото Кирилла Мозгова

Доклад преподавателя СФИ Кирилла Мозгова на III конференции «Современная православная гимнография», организованной Издательским Советом Русской Православной Церкви и Институтом русского языка им. В.В. Виноградова РАН:

«Документ Межсоборного присутствия «Церковнославянский язык в жизни РПЦ XXI века» и опыт подобной дискуссии в других славянских церквах»

На сайте Богослов.ру и в блоге mpr.livejournal.com/12198.html для обсуждения представлен проект документа «Церковнославянский язык в жизни Русской православной церкви XXI века».

Документ затрагивает достаточно актуальный и животрепещущий вопрос богослужебного языка. Конечно, можно было бы внести в текст некоторые корректировки. Например, равноапостольные Кирилл и Мефодий, как известно, переводили не на церковнославянский, сложившийся на пару веков позже, а на старославянский язык, который существенным образом отличается от церковнославянского по своей грамматике, орфографии и т.д. Не говоря о том, что сами солунские братья использовали глаголицу, а не кириллицу. Также обращает на себя внимание фраза о том, что «в XVIII–XIX веках литературный русский язык значительно отдалился от церковнославянского». В документе такого масштаба следовало бы точнее формулировать подобные положения.

Что касается п. 4, то здесь необходимо указать более подробно решения Поместного Собора 1917–1918 годов. Проблема еще в том, что, несмотря на отсылку к трудам собора, в тесте самого документа, к сожалению, нет никаких намеков на преемственность.

Стоит отметить, что предложение «устранить чрезмерное подражание греческому синтаксису, усложняющее понимание текста» может спровоцировать постепенный отказ от церковнославянского языка как такового, поскольку тот изначально калькирует греческий синтаксис и без него просто теряет свою идентичность. Однако в данном докладе мы не будем подробно комментировать текст документа, отчасти это уже было сделано в ряде предыдущих публикаций [1].

Проблемы с богослужебным языком знакомы и другим славянским церквам. Для некоторых из них долгое время основным и единственным языком церковной молитвы оставался церковнославянский. Причем это было не только на славянских землях. Церковнославянский язык в разное время был признанным богослужебным языком в Русской, Сербской, Украинской, Белорусской, Польской, Чешской, Словацкой и Румынской церквах. В Румынии, например, церковь перешла с церковнославянского на румынский лишь в к. XVI — нач. XVII в., во многом благодаря прозелитической деятельности кальвинистов и лютеран и разумной реакции на нее православной иерархии, в частности деятельности митр. Симеона Стефана (переводы Coresi: Leiturgiarion, Euchologion, etc.)  [2].

Конкурентное употребление церковнославянского и современного языкового стандарта сегодня наблюдается в болгарской, македонской и сербской церквах, что, в свою очередь, является очередным подтверждением тезиса о том, что признанность церковнославянского находится в тесной связи с его участием в становлении и развитии литературно-языковой нормы каждой национально-языковой общности в отдельности. В той или иной степени возможно использование национального языка и в Польской, и в Чешской православных церквах. Более подробно мы остановимся на ситуации в Чешской, Болгарской и Сербской православных церквах.

§ 1 Национальный язык богослужения в Чешской церкви

Исторически на нынешних чешских (моравских) землях, как отмечает о. Горазд (Вопатрный), славянское богослужение, введенное свв. Кириллом и Мефодием, было запрещено папой Римским Стефаном V в булле «Quia te Zelo fidei». На просьбу князя Моймира II установить в Моравии независимый епископат папа Иоанн IX поставил одного архиепископа и трех епископов, но «обновление моравского епископата было уже латинское, с латинской иерархией и богослужением» [3].

Показательно, что в конце XI века, отклоняя просьбу чешского князя о разрешении богослужения на славянском языке, папа Григорий VII обосновывал свой отказ именно аргументом, что тексты Писания не могут быть доступны для всех: «Всемогущий Бог нашел угодным, чтобы Святое Писание в некоторых своих частях оставалось тайной, ибо иначе, если бы было полностью понятно для всех, слишком низко бы его ценили и утратили к нему уважение».

Однако славянское богослужение все-таки сохранялось параллельно с латинским еще в XI веке [4]. А в 1347 году в Праге был основан бенедиктинский монастырь, где по просьбе короля Карла IV папа Климент VI разрешил совершать богослужение на славянском языке.
О необходимости иметь Писание и богослужение на понятном народу языке говорил и Ян Гус. Он не только перевел на чешский язык Библию, но и отстаивал право чехов на богослужение на родном — чешском — языке, апеллируя при этом именно к кирилло-мефодиевской традиции.

Этот же вопрос оказался одним из определивших решение чешских католиков проститься с католицизмом. В 1919 году в Рим была отправлена делегация, попросившая у папы Бенедикта XV для чешских католиков «отмены целибата и разрешения совершать богослужение на чешском языке» [5]. Ничего не добившись от папы, тысячи чехов покинули католическую церковь и перешли в основанную в 1920 году Народную Чехословацкую церковь, совершавшую богослужение по-чешски. И сегодня эта так называемая Гуситская церковь остается в Чехии самой многочисленной.

 § 2 Начало богослужения на национальном языке в Болгарской православной церкви

Проблема непонятности языка церковной молитвы возникла и у южных славян, болгар и сербов, несмотря на близкое родство сербского и болгарского языков с церковнославянским.

Первые переводы богослужения на болгарский язык были опубликованы Охридским митрополитом Борисом в 1908 г. (Требник) и 1910 г. (параллельный церковнославянско-болгарский Служебник). В 20-е гг. ХХ века была опубликована Синодальная Библия на современном болгарском языке, а вслед за ней Апостол, Паремийник, Часослов, Акафистник и Молитвенник [6].

Церковно-Народный собор Болгарской православной церкви под председательством патр. Максима в 1998 г. официально разрешил чтение и пение в храмах на современном болгарском языке. При этом сторонники богослужения на новоболгарском языке обращаются именно к традиции свв. Кирилла и Мефодия: «Итак, оставим предрассудки, воспользуемся свободой и будем православными. Последуем примеру св. братьев Кирилла и Мефодия, которые некогда приобщили славян к Церкви известным нам способом — через язык. Не будем робеть перед фальшивыми и псевдобогословскими взглядами, которые делают священным церковнославянский язык и не будем лицемерить, притворяясь, что понимаем богослужебный текст. Мы же не хотим, чтобы люди входили в храм со словарем и пособием по грамматике под мышкой, и не будем притворяться, что не знаем о чем идет речь, когда видим переполненные зал с экзальтированными лицами, попавшими в капканы сект. Надо постоянно держать в сознании слова св. ап. Павла «Ибо когда я молюсь на незнакомом языке, то хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода» (1Кор.14:14)» [7].

Здесь же отмечается и тот факт, что противники современного болгарского языка в храме часто осуждают то, чего не слышали, чего не узнали, даже если это и заслуживает осуждения, о чем пишет тот же автор.

Стоит отметить, что разрешение служить на современном и понятном языке в Болгарии не повлекло повсеместного отказа от церковнославянского. Этому есть много серьезных причин. Одна из них в том, что для совершения богослужения на болгарском языке нужны соответствующие книги, а, учитывая накопленное за века богатство богослужебных текстов, это означает серьезную и кропотливую работу не на один год [8].

Есть и не менее весомые причины внеязыкового характера. Как уже не раз говорилось, востребованность проповеди и богослужения на родном языке во многом определяется общей обстановкой и атмосферой церковной жизни. «Крайне важно отметить, что вопросы о собственно церковном переводе богослужения вообще встают лишь тогда, когда возникают соответствующие церковные запросы и вопросы, например, о роли мирян и роли предстоятелей и других людей, которые находятся в алтаре, о месте хора и его самосознании в церкви и т.д., т.е. когда всерьез встают перед нами экклезиологические проблемы… <…> Если Анафора не будет читаться вслух, если она будет читаться во время пения хора, то переводы — это просто некоторая роскошь… <…> Таким образом, проблема богослужебного перевода — это проблема вообще возрождения церковной жизни, проблема её духовного обновления, обновления Духом Святым, проблема возрождения духовных служений во всем их многообразии, в их полноте» [9].

 § 3 Переход к богослужению на национальном языке в Сербской православной церкви

Исходя из этого, более удачным следует признать опыт Сербской православной церкви, где уже более сорока лет богослужение совершается как на церковнославянском, так и на сербском языке. Такое положение в сегодняшней СПЦ — плод многолетних трудов и еще более долгой дискуссии, начало которой относится к 60-м годам XIX в. Тогда рассматривалась возможность выбора в церкви одного из трех богослужебных языков — сербскославянского (имевшего в Сербии многовековую историю), церковнославянского языка русской редакции (насильно введенного в Сербии в XVIII в. под давлением Российской империи) и современного сербского языка. Сторонники каждой позиции в этой полемике допускали порой весьма радикальные высказывания. Например, прот. С. Димитриевич считал, что церковнославянский «поддерживает высший, таинственный смысл богослужения», а потому от него невозможно отказаться по крайней мере в «тайносовершительных формулах» [10]. С другой стороны, сторонник сербского богослужения прот. М. Анджелкович утверждал, что «любое богослужение, совершаемое не на народном языке, не добивается своей цели». Он же пишет: «Живой Сербской Церкви необходимо живое слово! Богослужение и молитва сербского народа должно совершаться на его живом языке» [11].

В сербской среде ещё с первых десятилетий ХХ века заметна большая доза открытости к идеям литургического движения, что, как ни парадоксально, особенно характерно для деятельности таких ревнителей православного консервативизма, какими были архимандрит Иустин Попович и еп. Николай Велимирович, а также ряда представителей сербского «учёного монашества», что в свою очередь тоже повлияло на увеличение присутствия современного стандартного языка в богослужении.

Профессор богословского факультета СПЦ в Белграде Ксения Кончаревич обращает внимание на то, что «высшие органы Сербской Православной Церкви никогда не выступали за радикальные решения, т.е. они не одобряли полный переход на сербский язык и выход церковнославянского из употребления, и вместе с тем им была далека и позиция об исключительности и обязательности церковнославянского богослужения. Доклады митрополита загребского Дамаскина (Грданичкого) Священному Синоду и Собору (1963 г.) и соответвствующее распоряжение Синода (1964 г.) предлагают весьма умеренные решения для частичного введения в богослужебное употребление сербского языка» [12]. Такая позиция совершенно не противоречит предложениям сторонников сербизации богослужения, понимавших предстоящий объем работ и потому предлагавших принцип постепенности переводческой работы. Разумеется, здесь важно правильно расставить приоритеты, и Д. Чонич предлагает начать работу с перевода Священного Писания Ветхого и Нового Завета, затем Требника, Часослова, Служебника, а после Октоиха, Сборника церковных песнопений и Минеи [13].

Важны акценты — с каких текстов начинать: суточного круга (часто звучащих) или наоборот, с редко звучащих текстов (Октоих и др.).

В результате сегодня священники в Сербской церкви пользуются полной свободой выбора богослужебного языка, поэтому в одних храмах по-сербски читается лишь Писание, в других на сербском произносится текст молитв, но поют по-славянски, в третьих звучит только церковнославянский, а где-то оба языка звучат попеременно.
«Предпочтение того или иного решения во многом обусловливается конкретными условиями, т.е. зависит от специфических местных особенностей и характеристик среды: так, в диаспоре и в местах с многонациональным составом населения служат преимущественно по-сербски, в духовных школах и в монастырях — преимущественно по-славянски. Выбор языка зависит и от характеристик конкретной структурной части богослужения: элементы с ярко выраженной дидактической функцией — апостольское и евангельское чтение, а также совместные моления — произносятся преимущественно на сербском языке, тогда как элементы с функцией величания, возношения хвалы — антифоны, изобразительные псалмы, тропари, кондаки, богослужебные гимны — главным образом остаются на церковнославянском языке» [14].

Подводя некоторые итоги после первых десятилетий опыта параллельного функционирования сербского и церковнославянского языков в сербской среде, К. Кончаревич задается вопросом об отношении современного поколения верующих к такому положению дел в СПЦ. «Какому языку сербские верующие отдают предпочтение? Большинство высказалось за комбинированные богослужения (57,8%), 20,8% за церковнославянский и 20% за сербский. О перспективе двух богослужебных языков мнения следующие: подавляющее большинство опрошенных (71,8%) считает, что оба языка — сербский и церковнославянский — останутся в богослужебном употреблении, а 24,6% думают, что церковнославянский постепенно выйдет из употребления».

Для современного мышления тезис о святости языка, по-видимому, неприемлем (69,4%), но все же, 26% опрошенных приписывает этот атрибут церковнославянскому языку (сербскому — 1%). Лишь 11,6% респондентов считают языковой вопрос незначительным для жизни Церкви (его важность признается 69,8%, а ключевая роль — 18% опрошенных). Важность языка для повышения уровня духовной жизни среди верующих признает 51%, а 34,2% ограничивает такую роль языка на неофитскую среду. А каково отношение современных верующих к свободе выбора богослужебного языка? Любопытно, что 59,8% считают существующую практику допустимой.

Какому языку сербские верующие отдают предпочтение? Большинство высказалось за комбинированные богослужения (57,8%), 20,8% за церковнославянский и 20% за сербский. О перспективе двух богослужебных языков мнения следующие: подавляющее большинство опрошенных (71,8%) считает, что оба языка — сербский и церковнославянский — останутся в богослужебном употреблении, а 24,6% думают, что церковнославянский постепенно выйдет из употребления. И, наконец, интересно проследить рекомендации верующих для проведения дальнейшей языковой политики в данной области. За издание книг с параллельными текстами на обоих языках (78,2%.). Систематическое изучение церковнославянского языка поддерживает 47,2% респондентов [15].

 Заключение

В любом случае стоит поддерживать любое начинание, любую инициативу, будь то попытки ограничится заменой «непонятных» слов, список которых может варьироваться, и греческих синтаксических конструкций, будь то создание современной версии «облегченного» церковнославянского (к чему вела вся его история), будь то попытки перевода на церковно-русский язык. Главное, чтобы ситуация не стояла на месте, чтобы в нашей церкви и в этой сфере ее жизни началось живительное движение.

Как писал академик С.С. Аверинцев, «ее [церкви] подлинный язык — не горделиво хранимое свое наречие, но речь, внятная спасаемым. Этим принципам верно прекрасное творение свв. Кирилла и Мефодия, навсегда наложившее неизгладимую печать на внутренний строй русского языка. …Странно, что славянский литургический язык, созданный, чтобы возможно приблизить святыню к сознанию предков наших, ныне поддерживает дистанцию между этой же святыней — и сознанием потомков. Православные полемисты так часто корили католическую латынь, отстранявшую мирян от живого и сознательного участия в соборном литургическом служении; но вот уже и католики перешли к иной практике — а у нас все держится обязательность нашей “латыни”» [16].

Стоящая перед нами сегодня задача — вполне согласная с Кирилло-Мефодиевской традицией — выработать, сформировать особый литургический стиль русского языка, или церковно-русский язык, используя все накопленное к сегодняшнему дню богатство русского литературного языка. Здесь необходимо вспомнить и о том, что в ХХ веке новомучениками и исповедниками российскими богослужебные тексты создавались уже на русском языке, а их опыт нам еще предстоит освоить и актуализировать. Как писал об этом акад. С.С. Аверинцев: «Дерзновение — великая ответственность. Но возьмем ли мы на себя более тяжелую ответственность — не за дело, а за бездействие?» [17].

Кирилл Мозгов

 Примечания

Фото с сайта СФИ