Корзина покупок пуста!
Интервью с профессором СФИ и сопредседателем конференции «Служение Богу и людям в современном мире» Д.М.Гзгзяном о теме конференции.
— Какую цель ставит перед собой Преображенское содружество, организуя конференцию «Служение Богу и людям в современном мире»? Кажется, что для современного мира тема служения звучит довольно неожиданно.
— У нас уже сложилась традиция ставить на конференциях самые острые и злободневные вопросы, которые почему-то всегда оказываются самыми неудобными и самыми неожиданными. Тема служения касается многих фундаментальных вещей и в церкви, и в обществе. Для церкви служение — это в идеале образ ее жизни. Но в историческом опыте церкви, во всем, что связывается с историей христианства, тема служения выглядит не так однозначно. С одной стороны, перед глазами облик святых разного времени, которых объединяет одно — жизнь, отданная служению Богу и людям. Причем служению, как правило, не в утилитарном смысле, когда речь идет о содействии явно нуждающимся, скажем, материально, а когда один человек может в других людей буквально вдохнуть жизнь. Вспоминаются знаменитые слова преподобного Серафима Саровского: «Cтяжи дух мирен и тысячи вокруг спасутся». С другой стороны, нам известен опыт институционального существования церкви, то есть существования в форме некоторой социальной корпорации, где тема служения отходит на второй план. Это противоречие между опытом святости и опытом встраиваемости в логику мира сего в значительной степени привело к тому катастрофическому разрыву, который так заметен в ХХ веке: христианство в целом вытеснилось на периферию человеческих интересов. Это очень печально для всех христиан как раз с точки зрения служения: если мы христиане, то мы переживаем наше призвание, как его видели святые. Оно состоит в том, чтобы открыть всем внутренне нуждающимся в этом людям (потенциально каждому человеку) тот образ жизни, который может приносить вдохновение, который может насыщать существование смыслом.
— Правильно ли я поняла, что конференция больше ориентирована вовне? Скорее обществу, чем церкви?
— Как раз нет. Во многом она направлена и внутрь, потому что ни для кого не секрет, что в облике сегодняшней церкви, причем речь идет о любой конфессии, этот стержень жизни как служения почти незаметен. Так что эта тема обоюдоострая, она предельно востребована внутри наших церковных реалий и она, как кажется, является едва ли не важнейшей для общества в целом. Современный человек так сильно подавлен гедонистическими установками, что это приводит его, парадоксальным образом, к результатам, противоположным тем, к которым он стремится: вместо ощущения комфорта, благостности и безмятежности появляются и нарастают ощущения какой-то неприкаянности, тоски, приступов отчаяния, все чаще современники обнаруживают в себе какие-то темные черты, о которых, может быть, не догадывались люди XIX века. Это все очень симптоматичные вещи, которые легко прочитываются даже по тенденциям коммерческого кинематографа. Так что мы просто не можем этого не замечать и, следовательно, не откликнуться.
— Именно на этом поле сошлись интересы с «Левада-центром», который в этом году выступил как соучредитель конференции?
— Да, поскольку и сотрудниками «Левада-центра», и нами движет озабоченность перечисленными симптомами общественной жизни, поэтому естественно объединить свои усилия, чтобы посмотреть, что с нами происходит и как-то нащупать возможные выходы из ситуации. В силу такого общего интереса мы предложили не просто выступать с докладами некоторым сотрудникам, как было несколько лет до этого, но и предпринимать какие-то совместные исследовательские шаги, что сразу нашло отклик.
— Тот факт, что мы говорим об этом сейчас, может свидетельствовать о возможности и готовности церкви и общества к каким-то переменам?
— Естественно надеяться, что мы не просто соберемся для того, чтобы обозначить проблемы и разойтись. Но и вряд ли стоит говорить о прямых последствиях проведения подобных конференций, например, в виде резко возросшей ориентацией тех или иных христианских сообществ или таких крупных объединений, как поместные церкви, на служение. Все-таки на подобные изменения обычно уходит много лет. Но если эта тема захватывает всерьез, то даром это обычно не проходит — обостряется выбор между тем, чтобы это делать, или, по причинам явно нехристианского характера, от этого отказываться. А там, где есть обострение выбора, всегда больше надежд, что появится какой-то позитивный выход.
— Можно ли определить, в какой среде скорее всего появится этот выход?
— Тут все просто: подобные ответы могут появиться там, где что-то движется в правильном направлении, где есть поиск, где востребовано движение к подлинности. При этом неважно, где это происходит — в церкви или за ее видимыми границами. Этот поиск истины — главное условие, потому что у самодовольных людей никогда ничего не движется, за вычетом исполнения какой-то потребительской программы, которая чаще всего тоже происходит по инерции. А если говорить о каком-то движении всерьез, то оно касается людей, которым почему-то нужно доискиваться до подлинных пластов человеческого бытия, а доискавшись — как-то реализовывать.
— В середине XX века подобные надежды связывались с интеллигенцией, а в начале XXI века кажется, что и посмотреть не на кого.
— Я не думаю, что это можно связывать с какими-то крупными социальными категориями. Слово «интеллигенция» сегодня не обозначает какой-то монолитной общественной конгломерации. Лично для меня события конца 1980-х — начала 1990-х обернулись одним большим разочарованием. Оно было не в том, что страна обеднела и даже развалилась — это было вполне предсказуемо; самым большим разочарованием оказалось проступившее настоящее лицо того, что раньше называлось «советская интеллигенция». Это было лицо, в общем, не искаженное глубокомыслием, не привыкшее думать, не подающее признаков ответственного беспокойства за что-то, что превышает собственные интересы. Даже тогда, когда частично эта интеллигенция ринулась в конце 1980-х воцерковляться, вопреки ожиданиям, не получилось большого приращения интеллектуального капитала. Это было печально, потому что многие, как и я, жили с иллюзией, что интеллигенция — это нечто другое. На деле оказалось, что интеллигенция советского извода, за вычетом очень немногочисленных энтузиастов, которые от этой же интеллигенции заработали такое количество проклятий, что можно только диву даваться, к служению не имеет никакого отношения.
— В этом смысле становится понятно, почему конференция приурочена к 160-летию Николая Николаевича Неплюева, который был потомственным аристократом.
— Его жизнь — совершенно невероятный пример того, как Дон Кихот может не только не капитулировать перед суровой реальностью и тихо умереть в своем поместье, но и найти себе применение. Более того, может сделаться инициатором действительных преобразований в сфере духовной, которая потом конвертируется в преобразование всех сторон жизни, причем самых низменно материальных. Неплюев — это уникальный пример подлинного аристократизма, который сумел дарованные ему судьбой и историей привилегии обратить на настоящую пользу множества людей, которые бы сами никогда ничего подобного не достигли. Ведь для интеллектуального и общественного возрастания требуется значительное время, а здесь, благодаря Николаю Николаевичу, из бывших крепостных, из бывших рабов получилось общество свободных, ответственных, духовно возрастающих людей. Это не значит, что получилась идеальная корпорация и рай на земле — этого не было, но появилась исключительная динамически существующая социальная реальность, общество людей, которые могут совместно жить, добровольно подчиняясь высоким целям человеческого существования. И для нас это, конечно, пример чрезвычайно назидательный и вдохновенный, потому что, увы, ничего подобного в истории России ХХ века не известно.
— Но о самом Крестовоздвиженском братстве, как кажется, в свое время знали достаточно многие.
— В этом есть некоторый парадокс. Братство Неплюева было на виду, о нем знали венценосные особы, у него были покровители при дворе, в частности, принцесса Ольденбургская просила числить себя членом этого братства. О нем была осведомлена великая княгиня Елизавета Федоровна, но при этом, что удивительно, мало кто всерьез готов был замечать это явление настолько, чтобы попытаться воспользоваться этим опытом. Это печально, но тем более руководствуясь теми соображениями, что служение должно стать приоритетом для церковной и в какой-то мере для общественной жизни, мы не смогли пройти сегодня мимо этого явления. Так сложилось, что наше братство о нем узнало недавно, и это был такой знаковый дар из прошлого, который нельзя не принять.
— Для современного человека звучит парадоксально, что служение сделало из крепостных свободных.
— Это в какой-то мере подтверждение слов Христа: «И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными». Без этого человек может быть только формально независимым, но при этом явно несвободным. В этом случае независимость оборачивается своей противоположностью. А свободным человека делает такая жизнь, в которой присутствует цель, назначение и труд, который позволяет это назначение исполнять. Об этом мы и будем говорить на предстоящей конференции.
