Корзина покупок пуста!
14 июля исполнится 110 лет со дня рождения выдающегося московского пастыря протоиерея Всеволода Шпиллера.
С 1951 года и до конца жизни отец Всеволод Шпиллер был настоятелем Николо-Кузнецкого храма в центре Москвы. В те годы ему удалось собрать под своим духовным руководством самый многочисленный приход в Москве, где большую часть составляла молодежь и интеллигенция. Послушать его проповеди приезжали не только москвичи, но и верующие из других городов.
Конечно, деятельность отца Всеволода находилась под пристальным вниманием компетентных органов. В храме всегда были соглядатаи, тайные агенты, поэтому ходить туда было небезопасно. Кроме того, поскольку священникам было запрещено открыто общаться с прихожанами, даже многие исповеди принимались тайно. Новому человеку, появившемуся на приходе, было непросто войти в доверие и найти возможность лично пообщаться с батюшкой. Однако отец Всеволод шел на риск и говорил с теми людьми, кого он знал хотя бы по богослужению. Именно таким образом установились его отношения и с молодым Георгием Кочетковым, который пришел к отцу Всеволоду, ища духовного руководства. Это произошло в 1973 году, когда вокруг будущего отца Георгия уже сложился круг молодых верующих людей. Все они постепенно также стали прихожанами Николо-Кузнецкого храма, ходили к отцу Всеволоду на исповеди, регулярно бывали на литургии. Отец Всеволод бывал и дома, в гостях у Георгия Кочеткова и его друзей. Он благословил ему проводить регулярные агапы — праздничные «трапезы любви» после литургии, помогал Георгию готовиться к принятию сана, давал читать запрещенные христианские книги.
Отец Всеволод Шпиллер скончался 8 января 1984 года.
— Людям, которые не жили в Москве в 70-е годы прошлого столетия, наверное, не очень понятно, какова была тогда ситуация в церкви и что значила фигура о. Всеволода Шпиллера. Ведь он был одним из немногих священников со столь высоким уровнем образования и культуры, которому позволялось служить и проповедовать в Москве. И в этом смысле он представлял собой уникальное явление.
Священник Георгий Кочетков: Я буду краток, потому что всем более или менее понятно, что такое 1970-е годы в Советском Союзе. Важно учитывать не только очень высокий культурный уровень о. Всеволода, уровень его богословского развития и знаний, но и помнить о его аристократическом происхождении. Он был совсем молодым человеком во время Гражданской войны, воевал с большевиками в рядах молодых кадетов. Потом вынужден был эмигрировать в Болгарию, став белоэмигрантом первой волны. Его жена была из великокняжеского польско-литовского рода Радзивиллов, но православная.
Отец Всеволод был человеком ищущим, интересовался богословием, философией, в молодости писал Н.А. Бердяеву, и в то же время находился под духовным руководством владыки Серафима (Соболева), известного своими крайними взглядами, которые мы сейчас часто называем фундаменталистскими. Поэтому и в дальнейшем о. Всеволод, будучи человеком очень широких взглядов, высокой культуры и творческого заряда, не всегда был свободен от противоречий. Он помнил старую Россию и, конечно, прекрасно понимал, что происходит в Советском Союзе, видел, что это уже совсем другая страна, совсем другой народ. Он поддерживал связи с другими эмигрантскими кругами в Европе и Америке, был человеком дипломатически одаренным. Еще находясь в Болгарии, занимался установлением отношений между церковью и государством, особенно сразу после Второй мировой войны.
В послевоенные годы он реэмигрировал, вернулся на волне общего патриотического настроя в надежде на изменение ситуации в Советском Союзе. Вернулся, как он думал, в Россию и, как ни странно, не сел в тюрьму, не оказался в лагере, как многие реэмигранты того времени. Может быть потому, что его родная сестра была народной артисткой Советского Союза, одной из самых любимых певиц Сталина, которая часто выступала для партийной верхушки в Кремле.
Вообще музыкальная среда была чрезвычайно характерна и важна для о. Всеволода. Неслучайно его сын Иван Шпиллер стал профессиональным, высококлассным дирижером. Все знали о. Всеволода как человека, который имел хорошие связи с культурными слоями: с интеллигенцией, с художественным, поэтическим и литературным бомондом. И все также знали его как проповедника, человека глубокой молитвы, глубоко духовно настроенного человека, чье слово привлекало многих. Неслучайно именно у него принял крещение и академик Сергей Сергеевич Аверинцев, сыгравший очень большую роль не только в моей личной жизни, но и в жизни всего нашего Преображенского братства и Свято-Филаретовского института, начиная с 70-х и особенно в 90-х годах ХХ века.
Вся интеллигентная, культурная Москва знала, что Великим постом о. Всеволод Шпиллер говорит специальные, как бы катехизические проповеди для интеллигенции. Он собирал в свой храм в большом количестве ищущую молодежь, ищущую интеллигенцию и четыре недели подряд говорил о Христе и о Кресте, о спасении и о христианской жизни. Это действительно был малый катехизис, в этом можно убедиться, поскольку эти проповеди уже изданы отдельной книгой.
Конечно, с одной стороны, о. Всеволод был очень независимым, свободным человеком, свободно мыслящим и свободно действующим, но, с другой стороны, на него сильно напирали, его постоянно искушали, ему посылали не очень хороших священников, нередко связанных с КГБ, людей, с которыми ему трудно, почти невозможно было служить, хотя были, слава Богу, и исключения.
Все немножко побаивались ходить в его храм святителя Николая в Кузнецах в центре Москвы, недалеко от Третьяковской галереи. Побаивались, потому что знали, что там, где есть молодежь и интеллигенция, там обязательно будут больше следить за каждым, там обязательно будет много соглядатаев и тайных агентов, и значит, там очень легко попасть на какую-то неприятность, как говорится, «на крючок». И многие не ходили к нему, собираясь у другого известного священника того времени, который служил не в Москве, а в Московской области, — у о. Александра Меня. Или ходили в храм Ильи Обыденного, или в храм Воскресения на улице Неждановой и некоторые другие.
О. Всеволод продолжал принимать гостей из-за границы, своих друзей, к нему многие приезжали. Что самое важное, он никогда не гнушался встречами и разговорами с теми прихожанами, которые вызывали у него доверие, кого он уже знал по богослужению, по молитве.
В 1973 году, уже после окончания института, я стал ходить в его храм. Понимая, что очень трудно с кем-то посоветоваться, найти человека духовно опытного, я стал думать, как мне найти духовно старших людей, духовных учителей. Я начал их очень интенсивно искать и, слава Богу, почти одновременно нашел и о. Виталия Борового, и о. Иоанна (Крестьянкина), и о. Тавриона (Батозского), и о. Всеволода Шпиллера. Было довольно трудно, как говорится, «заработать» доверие о. Всеволода. Меня ему никто не представлял, поэтому он не знал, кто я и что я, — ну какой-то молодой человек ходит и ходит, а что за молодой человек, может быть, доносчик, он знать не мог, поэтому, видимо, сперва несколько остерегался. А я не очень остерегался, потому что уже знал о нем: мне много рассказывали люди из замечательного круга последователей о. Алексея и о. Сергия Мечевых, сейчас известных всем как святые Православной церкви. Хотя в прежние годы меня много предостерегали от возможных опасностей при посещении храма о. Всеволода, я, учитывая, конечно, все это, тем не менее стал ходить в этот храм.
Итак, осенью 1973 года у нас с о. Всеволодом завязались близкие отношения. Нельзя сказать, что уж очень близко дружественные, поскольку была огромная разница между нами и в годах, и в положении. Но почти сразу, как только я познакомился с о. Всеволодом, я стал просить у него духовного руководства. Он сначала хотел переправить меня к одному из близких ему священников, но потом отказался от этого и быстро согласился быть моим личным духовником.
Постепенно я познакомил с о. Всеволодом Шпиллером всех своих друзей, всю нашу группу молодых людей, пришедших к вере в то время, в начале 70-х годов ХХ века: своих крестников, однокашников по институту и сотрудников по работе. Мы стали регулярно с ним встречаться на исповедях, а также на личных беседах, что было в то время небезопасно, однако это делалось.
Его уроки были, конечно, для меня чрезвычайно полезными, просто крайне необходимыми. Он учил мудрости жизни, правильному отношению к церковной власти, находящейся под огромным давлением советских идеологических структур. Он учил, с одной стороны, твердости, с другой — умению находить со всеми общий язык, передавал некоторый дипломатический опыт. Он давал или рекомендовал мне какие-то книги, рекомендовал и некоторых людей. Иногда он приходил к нам, в наш круг, домой, в гости, но чаще мы встречались именно на исповеди и на богослужениях и после них. Его проповеди, его молитва до сих пор остались в сердце, в памяти, до сих пор звучат и действуют. Очень многие вещи, воспринятые мною от о. Всеволода Шпиллера, поныне не изгладились из памяти, потому что были плодом глубокой проработки, глубокого восприятия не только собственных мыслей и опыта, но и восприятия тех идей, которые были характерны для лучших представителей русского религиозно-философского возрождения конца XIX — первой половины ХХ века. О. Всеволод любил о. Сергия Булгакова, в чем-то с осторожностью относился к Бердяеву, но тем не менее и о нем не забывал никогда, понимая, что эти две конгениальные фигуры, имеющие мировое значение, должны войти и в наш опыт.
Очень интересно получилось в моей жизни, что опыт встреч с о. Всеволодом Шпиллером дополнялся опытом общения и встречами с о. Виталием Боровым — другим выдающимся церковным деятелем того времени в Москве. Это был диалог как бы разных подходов, разных мнений, и он для меня был чрезвычайно плодотворным. В принципиальных вопросах мои учителя, конечно, не диссонировали, не противоречили друг другу, хотя они и не знали, что я могу задавать один и тот же вопрос то одному, то другому, как и другим своим духовным учителям. Например, как часто причащаться? Можно ли причащаться каждую неделю? Можно ли причащаться без исповеди? Можно ли общаться и молиться с инославными, а также молиться за них, в том числе подавая записки на литургии? И так далее, и так далее. Это все были горячие вопросы того времени. И самые лучшие и глубокие ответы я получал через этих своих замечательных духовных учителей, в том числе о. Всеволода Шпиллера.
О. Всеволод был в близких отношениях с о. Иоанном Мейендорфом, о. Александром Шмеманом — знаменитыми богословами парижской школы, жившими в Америке и работавшими в Свято-Владимирской духовной семинарии. Конечно, его очень интересовали вопросы евхаристического, литургического возрождения. Любовь к этому он передал мне и всему моему кругу, а через нас — будущему нашему братству.
— Были ли такие темы ваших духовных бесед с о. Всеволодом или его проповедей, которые, на Ваш взгляд, ценны для всех христиан — может быть, не только для православных и не только для живших в 1970-е годы, т.е. имеющие универсальное значение? Например, часто вспоминают, что для о. Всеволода была очень важна тема христианской любви. А Вы нередко говорили, что для Вас были значимы его слова о христианской культуре. И другой вопрос о масштабе его духовного дара: среди тех, кого Вы называете своими духовными учителями, есть люди если не вселенского масштаба, то уж, во всяком случае, фигуры, значимые для всей Православной церкви. Могли бы Вы так сказать об о. Всеволоде или все-таки его значение было более локальным?
Священник Георгий Кочетков: Судить об этом трудно, еще очень мало прошло исторического времени, чтобы можно было уверенно говорить о том, кто вселенского, а кто локального масштаба. История иногда существенно поправляет наши впечатления, особенно впечатления и оценки молодости. И все-таки, конечно, о. Всеволод Шпиллер в истории Русской церкви бесспорно человек выдающийся, человек удивительной глубины, один из немногих деятелей евхаристического возрождения, так же как о. Таврион (Батозский) и тот же о. Виталий Боровой. Он один из немногих замечательных проповедников. У него всегда можно было учиться искусству проповеди. Он сочетал великую русскую культуру конца XIX – начала ХХ века с глубокой духовностью и с глубоким опытом переживания трагедии Русской церкви ХХ века, трагедии всей России — этого самого страшного, но в то же время великого и богатейшего духовного периода нашей истории.
С первой же встречи с о. Всеволодом его рекомендация не путать Христа и христианскую культуру возымела на меня действие на всю жизнь. Конечно, он говорил и о любви, учил, что Бог есть Любовь, что Он не просто обладает любовью, но что Он Сам в сущности есть Любовь. И о. Всеволод исходил из этого. Он считал, что христиане в большой степени потеряли любовь, затенили ее какими-то другими пластами предания и писания, своей аскетической практикой или эстетическим воззрением. Хотя сам он был одним из немногих, кто в позднесоветские времена мог поставить вопрос о канонизации преподобного Андрея Рублева. Именно из его круга происходила эта инициатива, которая сейчас удовлетворена, так что, слава Богу, этот знаменитый иконописец нами почитается как общерусский святой. В этом заслуга о. Всеволода Шпиллера и людей из его ближайшего окружения.
Отец Всеволод входил в многочисленную плеяду великих деятелей Русской церкви, русской культуры и науки (прежде всего гуманитарной, хотя не только), которыми так богата была Россия в первой половине ХХ века до истребления русского народа, до полного развала старой России. Он был человеком того времени, того духа: утонченного аристократизма, глубины и высоты духовных запросов, удивительной открытости к самым разным людям. При этом он умел различать духовные вещи, не смешивать их.
Он был очень далек от всякого постмодерна, даже в зародыше не принимал его именно в силу своего высокого аристократизма, высокой культуры и православной духовности. В нем сочетались самые разные дарования, и, я думаю, он преодолел ту узость, которая, может быть, была свойственна его молодости, когда он был под руководством епископа Серафима (Соболева) в Болгарии. Он никогда не идеализировал церковно-государственные отношения и откровенно утверждал, что Константиновский период церковной истории закончился, и возобновление его нецелесообразно, потому что христианского государства в принципе не может быть никогда. Отец Всеволод выступал против агрессии, против всякой войны. Он понимал, что спасти людей может только любовь, любовь Христова, любовь действенная и всеобъемлющая. Даже во время Гражданской войны нужно было проповедовать и спасать любовь, а не просто старую культуру, страну, старые идеалы и порядки, как, может быть, он это первоначально делал.
— Среди учеников о. Всеволода, тех, кто называет себя его последователями, оказались люди очень разных взглядов, вплоть до Ваших оппонентов в церкви. Как Вы думаете, с чем это связано?
Священник Георгий Кочетков: Я уже сказал об этом: он сам был человеком несколько противоречивым. В нем сочетались и идеологемы карловацкого монархического движения, и несколько фундаменталистские настроения, и в то же время он воспринимал Булгакова, Бердяева и других людей, которых фундаменталистами ни в коей мере не назовешь. В его окружении были разные люди, с разными взглядами: к нему льнули интеллигенты, но также были и люди, настроенные протестно по отношению к советскому строю, и не всегда духовность здесь была на первом месте. В его опыте был такой церковно-политический момент. О. Всеволод умел очень широко смотреть на вещи: он мог проповедовать одно, но не возражать против другого, в частности, против экуменизма, который уже в то время был камнем преткновения и многими в стране не воспринимался всерьез. Он был дерзновенным человеком сам по себе, но не всегда целостным, иногда некоторая эклектика была и в нем самом. Я думаю, в этом главная причина того, что среди его последователей есть, с одной стороны, люди творческие, но, с другой, очень по-разному «заряженные», настроенные — люди открытые и закрытые, более глубокой духовности и ориентированные больше церковно-политически.
— Сердечно благодарим за очень интересный рассказ, который многое в наших представлениях об о. Всеволоде и его времени ставит на свое место.
Материал подготовили Ольга Хегай и Наталья Кольцова
Материал с сайта www.ogkochetkov.ru
