Корзина покупок пуста!
Интервью с Кириллом Соллогубом, председателем РСХД
Кирилл, Вы возглавляете Русское Студенческое Христианское Движение, но ведь Вы не студент?
Действительно, я не студент. И отец Василий Зеньковский, и отец Александр Шмеман, будучи председателями РСХД, не были студентами, как и все основатели движения, его старшее поколение. Как вы знаете, истоки нашего движения лежат ещё в предреволюционной России и связаны с работой всемирной организации YMCA. Но официально мы считаем моментом возникновения Движения съезд в местечке Пшеров в Чехословакии в октябре 1923 года. На этом съезде было не очень много народу, меньше 50 человек. У нас есть фотографии, по ним видно, кто именно был. И во время этого съезда произошла встреча двух поколений — старшего и младшего. Поколение профессоров — это люди, которые родились, выросли и обучались в России. У них особенный духовный путь, почти все они прошли через марксизм, а затем вернулись в лоно Церкви еще до революции. Они, естественно, не были студентами в 1923 г. И второе поколение — это уже более молодые люди, которые родились в России, но не все из них смогли закончить учёбу, и вот они очутились за границей — совсем потерянные, не знающие, как и кем им быть, что делать, куда идти... Наше движение студенческое, молодежное не по возрасту членов движения, а по духу, бодрости. Вопрос здесь в призвании собрать всех, кто хочет служить Церкви и свидетельствовать о Церкви, её единстве и миссии. Именно в этом молодость, а не в возрасте. Так же, например, и Синдесмос, содружество молодежных православных движений, скорее отличает молодой дух, дух служения и возрождения Церкви, а не то, что это движение только для молодых. Поэтому наше движение с самого начала было студенческим и осталось им до сих пор.
Кто сейчас входит в ваше движение?
Границы нашего движения трудно определить, они не такие ясные, как, например, у вас. Вы знаете: вот этот человек вошёл в братство, а этот — не вошёл. У нас это более гибко, прозрачно, поэтому очень трудно слишком определенно сказать, кто входит в Движение. Исторически центры Движения были расположены по всей Центральной и Западной Европе, но уже после войны вся его деятельность была сконцентрирована во Франции, и теперь можно сказать, что мы находимся во франкоязычных странах — Франции, Бельгии, Швейцарии. Центром Движения очень быстро стал Париж, и после приближения советской армии к Западной Европе всё сконцентрировалось во Франции. Нашу работу мы ведём теперь на французском языке.
А Канада?
Были попытки устроить центры Движения в Канаде и в США, когда туда уехали такие знаменательные движенцы, как отец Александр Шмеман, отец Иоанн Мейендорф, владыка Сильвестр (Харунс), отец Александр Киселев и другие члены Движения. Несколько лет в Америке существовал такой центр, но потом закрылся.
Мы предлагаем разные формы служения Церкви, и наша деятельность существует по-прежнему в разных направлениях — работа с детьми и молодежью, социальная работа, богословское образование, издательская и просветительская работа. Это самые главные направления. Они до сих пор активны. У нас старое Движение, поэтому у него уже довольно большая история. Были разные моменты — моменты подъёма, развития, а были моменты спада, кризиса. В 1980-90-х гг. у нас был кризис, связанный с нашей русскостью. Поскольку наше Движение родилось в эмигрантской русской среде, встал вопрос: как нам быть с нашими корнями, за что нам прежде всего держаться - за национальную или за церковную традицию.
И кем вы стали?
Мы стали более открыты всем. А до этого в Движение входили естественно люди скорее из русской эмигрантской среды.
Было такое правило, что в Движение не может войти француз?
Нет, так, слава Богу, не было никогда. Наоборот, с самого начала Движение принимало французов, как, например, отца Льва Жилле (о его сильной проповеди на французском языке на съезде Движения в конце 1920-х годов пишет мать Мария). Но в начале, так как работа велась по-русски, всё это было очень естественно — все говорили по-русски, русская среда... А как вы знаете, все русские эмигранты думали, что очень быстро вернутся в Россию. И только во Вторую мировую войну люди поняли, что чемоданы можно открыть и вещи выложить. Тем не менее, русская среда была тогда очень многочисленна, жива, активна, а в 1970-80-е годы она стала очень узким кругом. Надо еще отметить, что с самого начала, с Пшеровского съезда, движенцы поняли, что православие — не только русское явление, а вселенское. У Движения был очень мощный духовный опыт, связанный с кафоличностью церкви.
С чьим именем связано это понимание? Есть ли человек, который это выражал наиболее ясно?
Их было несколько, но надо выделить отца Сергия Булгакова, который всегда ранее всех остальных понимал, какие вызовы встанут перед Движением. И голос отца Сергия прозвучал очень сильно в Пшерове. В 1923 году он сказал: «Мы здесь в изгнании, но мы здесь. Бог нас послал именно для того, чтобы свидетельствовать о православии на Западе. Наша эпоха стоит под знаком особенной личной ответственности и свободы. Условия совсем новые, условия свободы. Никаких связей с государством мы теперь иметь не будем. Нам будет трудно, мы будем бедны, мы уже бедны. Но именно в этом Божья воля, и мы должны понять, что это уникальный шанс свидетельствовать о Церкви, о ее миссии и единстве».
У первой волны, как я понимаю, была сверхзадача, которую они перед собой ставили, — сохранение культуры, а соответственно, сохранение языка. Но на каком-то поколении эта задача снялась?
Да. Теперь нет больше среды, в которой можно говорить по-русски. Я говорю сейчас о потомках первой волны. Потому что, как вы знаете, с тех пор было еще несколько волн эмиграции, и они продолжаются до сих пор. Но (и это тоже интересное явление) между первой волной эмиграции и последующими волнами, по сути, не произошло встречи, даже со второй волной было уже трудно. Каждая волна — это совсем другие люди, другой мир, другие цели.
А такое понятие, как «эмигрантская среда», еще сохранилось?
В Движении — нет. Пройдя через кризис, мы поняли, что наше будущее, наша доля - это быть во Франции, на Западе, свидетельствовать там о Православии и всячески служить появлению на Западе Православной местной церкви. Экклезиологически говоря, вы знаете, у нас абсолютно нелепое положение в этом смысле: в Париже десять православных епископов — три русских, два грека... Одновременно мы продолжали служить, по мере наших сил, религиозному и культурному возрождению в России (издательство ИМКА-Пресс, фонд «Помощь верующим в России», «Вестник»).
Что-то русское в РСХД осталось?
История, корни, наследие. Это очень важно. Мы добавили в 1995 году, не так уж давно, к нашему историческому названию «ACER» — это перевод аббревиатуры «РСХД» на французский — слово «MJO» - «Молодежное православное движение». Именно чтобы показать, что наше Движение открыто всем православным, не только тем, кто по происхождению связан с Россией, но и французам (и их немало; и французы - это тоже мы в какой-то степени, которые во Франции родились, это наши дети), и румынам, и грекам — представителям любых юрисдикций. Мы смогли это сделать, не отвергая основное видение Движения, потому что в работе Движения с самого начала никогда не было никакого национального акцента. Кстати, многие нас в этом упрекали. Но с самого начала взгляды и цели были сверхнациональные. В 1934 году был первый раскол, через десять лет после возникновения Движения ушла целая группа, которая создала, кстати, национальную организацию «Витязи». Они упрекали Движение в недостаточном национальном настрое.
В какой храм вы ходите? Вы все православные христиане?
Да. При Движении было создано два прихода, первый еще в 1930-х годах. Митрополит Евлогий решил, что надо открыть при доме Движения приход, потому что, как вы можете себе представить, были разные нападки на Движение, в частности, из-за того, что мы получали денежную помощь от протестантов, от YMCA. Кстати, протестанты помогали и Богословскому институту тоже. И из-за этого на нас очень многие нападали в русской эмиграции, говорили, что мы масоны и т. п. (смех). И митрополит Евлогий очень мудро решил открыть православный приход. Это не приход Движения, но приход при Движении и в Доме Движения. Этот приход был открыт всем, он был не только для членов Движения. Он до сих пор существует в нашем Доме в 15-м округе Парижа, но он остался очень русским. Там до сих пор служат на церковнославянском языке, и туда ходит то старое поколение, которое теперь уже уходит, но которое до сих пор хотело сохранить именно русскость. И в 1980-х гг. на собрании совета Движения было решено открыть другой храм — ранкоязычный, где служат по-французски, чтобы привлечь молодежь, которая уходила из-за того, что больше ничего не понимала. Этот храм тоже существует до сих пор, некоторые из вас были у нас на вечерне. Он расположен в пригороде, он небольшой и по духу очень движенческий. Там нет иконостаса, нет хора — весь храм поет. Туда ходит очень много молодых людей, многодетных семей.
Как изменилась жизнь Движения после того, как РПЦЗ присоединилась к РПЦ?
Это произошло для нас совсем незаметно. Исторически, хотя наше Движение официально не привязано ни к какой юрисдикции, оно имеет очень тесные отношения с епархией, которая находилась под управлением митрополита Евлогия, а теперь епископа Гавриила, и которая зависит от Константинопольской церкви (Архиепископия в Париже). У нас в Движении мало членов из Зарубежной церкви и из Московской патриархии.
Вы межъюрисдикционные? А кто же ваш канонический глава?
Да, мы в нашей работе абсолютно межъюрисдикционные. Это важно, потому что Движение существовало в странах, которые имеют свои собственные церковные управления (Финляндия, Эстония, Болгария...). Вопрос отношений со священноначалием был всегда очень острым, с самого начала, как и идея не зависеть от епископа. Как я уже сказал, у нас при Движении есть приход, настоятель которого, естественно, зависит от епископа. Когда Движение захотело иметь своего священника, «духовного руководителя», то, естественно, оно обратилось к митр. Евлогию.
Но ведь члены Движения тоже канонически являются членами какой-то церкви?
Да, это определяется в приходах, в которые они ходят. А это не только Архиепископия (Экзархат вселенского патриархата). Например, исторически с самого начала всегда была группа из прихода от Московской патриархии. Этот приход находится в центре Парижа, там очень много движенцев. Отец Василий Зеньковский всегда настаивал на том, чтобы мы не зависели от одной только юрисдикции, чтобы наша работа могла бы служить всем. Я лично являюсь членом Архиепископии и регулярно встречаюсь с епископом Гавриилом, которого тоже можно каким-то образом считать членом Движения. Он регулярно приходит на наши собрания (даже платит членские взносы), как и митрополит Евлогий в свое время. Я очень часто даю отчеты ему о нашей работе.
А он как член Движения тоже дает Вам отчеты?
Как член Движения — может быть, но, конечно, не как архиепископ (улыбается), хотя в Церкви мы все ответственны друг за друга.
Какова примерная численность Движения?
Очень трудно сказать. Самые основные моменты жизни нашего Движения — ежегодный съезд, на который съезжается семьдесят-восемьдесят человек, и лагерь, который мы организуем ежегодно в июле для детей от 7 до 17 лет. Каждое лето в нем собирается около двухсот детей, но это не только дети членов Движения. Лагеря открыты в принципе всем православным, хотя мы много говорим о Движении в этих лагерях. Многие после них приходят к нам и говорят: мне понравилось, теперь я тоже буду помогать в Движении. У нас нет официального приема, вхождения в Движение. В этом мы отличаемся от вас. Членские взносы платят примерно 200 человек. Думаю, около 600-700 человек более или менее связаны с Движением во Франции и во франкоязычных странах. Это немного, но Движение никогда не было многочисленным и, вероятно, не станет.
